— Лиса. Идите сюда. Посмотрите.
Она подошла, готовясь увидеть скучный пейзаж, но Эрик сумел остановить движением руки ее взгляд, скользнувший было на кучу мусора во дворе.
— Нет. Смотрите на небо. Только на небо.
Девушка посмотрела вверх. Необозримо-далекая прозрачная глубина не была замутнена ни одним облачком. И казалось, что из этой дали на землю непрерывным потоком струится что-то невидимое, пьянящее…
— Так всегда бывает в часы перед сумерками… Небо приближается, — сказал Эрик тихо.
— Приближается… — повторила Лиса и опустила глаза, чтобы встретиться с отражением опрокинутого свода небес в его очах.
Эрик улыбнулся немного печальной, мудрой улыбкой.
— Сейчас не хочется говорить глупости. Правда?
— Не хочется, — ответила Лиса, не в силах отвести взгляда.
— Лучшее, что можно сделать, — молчать. Или говорить только то, о чем думаешь, оставаясь наедине с самим собой. На это отводится совсем немного времени, всего несколько мгновений перед сумерками.
— Почему? — прошептала Лиса.
— Потому что сумерки — краткое мгновение между двумя мирами: дня и ночи. Так же как между реальностью и сном есть миг своих сумерек. Мир, в котором свет и тени переплетаются, меняются местами… почти как сейчас.
— Эрик, вы поэт.
— Нет, я просто пытаюсь почувствовать мир.
— Вы чувствуете его не так, как я.
— Мы очень разные, Лиса. Вы созданы для того, чтобы разрушать старые, сырые дома.
— А вы?
— А я вижу крошечный цветок одуванчика между прогнившими досками, который вы не заметите.
— Вы думаете, я не вижу красоту?
— Видите. Пылающий закат над лесом, античный храм на холме, морской берег, но не серебристую паутинку на кирпичной стене, не ягоду рябины на снегу.
Озадаченная, Лиса молчала.
— Вам не нужна одна свеча. Вы разожгли бы целый костер.
— Нужна! Еще как нужна, Эрик! Пусть всего одна, совсем крошечная, лишь бы это был живой огонек.
— А мне нужен костер, — тихо произнес он.
В какое-то мгновение серый, мрачный дом перестал казаться Лисе серым и мрачным. Наверное, его серость скрашивала тихая радость в ее сердце, которая вспыхивала от любой малости, будь то рыжая кошка или распахнутое во двор окно.
Кратковременные моменты счастья, мгновения, когда Лиса отгораживалась от окружающего, создавая свой собственный мир, который не хотела делить ни с кем и который становился все более реальным после каждой встречи с Эриком. Этот странный, непонятный юноша обладал удивительной способностью пропускать мир сквозь себя так безболезненно и отстранено. Ничто не задевало его, не лишало спокойствия и глубокой созерцательности.
Лиса начинала подозревать, что он видит эту жизнь не так, как все окружающие. Может быть, даже ее саму он воспринимает совсем не такой, какая она на самом деле, — представляет гораздо лучше, чище, добрее. Девушка и не хотела такого обмана, и одновременно желала, чтобы Эрик обманывался как можно дольше. Пыталась играть в себя милую и мягкую, но тут же в раздражении ломала придуманный образ…
— Вы похожи на ангела, Эрик, — однажды сказала она. — Да, на рождественского ангелочка, которого вешают на елку.
Он не удивился, не оскорбился, только уголки его губ насмешливо дрогнули.
— Это впечатление от моей внешней или внутренней сути?
— От обеих, — фыркнула она, — Вот, например, вчера я видела, как вы возились с уличным котенком, кажется, бинтовали ему лапу. Никто из моих знакомых молодых людей никогда не стал бы заниматься ничем подобным.
— Это не делает им чести. К тому же тот котенок очень напомнил мне вас.
— Что?! Я, по-вашему, похожа на бездомную кошку?
Он рассмеялся над ее негодованием.
— Не обижайтесь, Лиса. Вы действительно чем-то похожи. Может быть глазами — яркими, любопытными, высматривающими…
— Что бы стянуть?!
— Да… примерно.
— Ну знаете! Это уж слишком! Перестаньте смеяться надо мной. Неужели вы не видите, что я не глупая девчонка, начитавшаяся любовных романов. Мне нужно не это, поймите!
— Я понимаю, Лиса. — Его теплая рука накрыла ее ладонь жестом дружеского участия, успокоила вспыхнувший было пожар негодования. — Я понимаю. Вы похожи на светильник, который мог бы гореть ровно, но некому регулировать силу его пламени, и он может случайно выплеснуть свой огонь на ковер. Вы боитесь любви потому, что видите в ней слабость?
— Я не боюсь любви! Я боюсь подделки под нее! Этой пошлости, что выдают за любовь. Но вы слишком «ангел», чтобы понять это!
— Я понимаю, — повторил он в третий раз. И Лиса почувствовала — действительно, понимает…
Он понимал очень многое, почти без слов, без долгих объяснений. Бывали мгновения, когда Лисе казалось, будто Эрик с легкостью «читает» ее душу, и она сжималась внутренне, опасаясь, как бы он не прочел чего-нибудь особенно не женственного, не доброго.
— Эрик, я совсем не такая хорошая, как вы думаете. Вот вы смотрите на меня и видите приятную внешность, слышите мой голос, вы говорили, он очень мелодичный, но не знаете, что творится у меня внутри.
— Знаю, Лиса. Неужели вы считаете, меня могли обмануть ваши прекрасные глаза и детские губы. За эти дни я узнал вас, как никто, думаю, не знает. Перестаньте терзаться из-за того, что я могу подумать о вас, когда вы устанете играть в благовоспитанную барышню. Я не стану уважать вас меньше из-за буйности вашей натуры и своенравия.
Странное чувство, очень похожее на болезненную нежность, перевернуло что-то в душе Лисы. Ей захотелось спросить, что он думает про любовь, но она не спросила, вспомнив, как сама отказалась говорить об этом.
Однажды вечером господин историк, отец Лисы, оторвался от своих фолиантов и с удивлением заметил, что его дочь, сидя на низком стуле у окна, смотрит в вечернее небо и улыбается непонятно чему.
— Послушай, Лиса, я хотел спросить тебя, кто тот молодой человек, с которым ты вчера говорила на лестнице?
— Так, знакомый, — отозвалась Лиса с деланой беспечностью.
— А мне кажется, не просто знакомый.
Удивительное дело, господин впервые оказался внимательнее своей супруги, не подозревающей о «молодом человеке с третьего этажа».
— Кто он, Лиса?
— Он работает в конторе у господина Клеменса. Кажется.
— Так пригласи его как-нибудь к нам на ужин, — предложил историк, добродушно посматривая на дочь.
— Как же, на ужин! Мать с лестницы спустит Эрика, если узнает, что его годовой доход меньше двухсот тысяч.
— Тебе с ним интересно? — продолжил осторожный расспрос отец.
