— Ремесло у него! — проговорил староста, успокоившись. — Какое же это Ремесло, если оно не кормит?
— Бывают Ремесла, которые нужнее окружающим, нежели своему хранителю, — сказал Ман, с трудом разомкнув тяжкие челюсти.
— Например, мое, — фыркнул староста. — На кой хрен оно мне, когда я предпочел бы сейчас выпить вина и завалиться в бассейн с красоткой из веселого дома? А я сижу в этой барсучьей норе, давлю тараканов и оскверняю свои светлые мозги чужими нелепицами. И за это государь платит мне неплохие деньги. Неплохие — для этой глухомани! В столице я бы имел во сто крат больше — и денег, и удовольствий… А ты, стало быть, умеешь делать какое-то дело, но не умеешь извлекать из него выгоду?
— Это так, господин.
— Но объясни, как такое возможно!
— Мое Ремесло редко пригождается более одного раза в жизни, — помедлив, сказал Ман. — Очень редко. Чтобы иметь надежду применить его хотя бы дважды, нужно быть великим мастером. А я не отмечен исключительными достоинствами и потому вряд ли могу рассчитывать на вторую попытку. Впрочем, никто не знает своей судьбы… Обычный наш удел — смерть либо тяжкие увечья. Те же, кто использует свой шанс без ущерба для здоровья или с ущербом, не столь значительным, не имеют права возвращаться к Ремеслу. Они должны обзавестись учениками. Поэтому сейчас мое Ремесло не кормит. Вот если я переживу первую попытку, мне заплатят ученики.
Староста захлопнул рот, который сам по себе растворился у него во время необычно долгой речи Мана. И вовремя, ибо перед самым его лицом уже заинтересованно вилась муха.
— Как же ты собираешься вернуть мне долг? — спросил староста насмешливо.
— Я не верну вам долг, — сказал Ман. — Его вернет мой ученик вашему сыну.
— А если ты… это… окажешься не способен к наставничеству?
— Тогда его не вернет никто. — Староста заурчал, как потревоженный медведь, и Ман счел за благо прибавить: — Но не забывайте, что перед тем, как я пущу в ход свое Ремесло, вы сами придете ко мне и станете униженно просить и предлагать любые деньги, чтобы я только вышел из своего дома. В этот час я возьму с вас меньше предложенного как раз на сумму вашей ссуды.
— И проценты, — безотчетно присовокупил староста.
— И проценты, — кивнул Ман.
— Уж не колдун ли ты?
— Я не колдун. Я всего лишь Возжигатель Свеч.
— Хм… Можешь поклясться, что не колдун?
— Клянусь могилами предков, Пятью светилами и деревом Цюнсан, — сказал Ман равнодушно.
— Смотри, — сказал староста. — Если будешь уличен в недозволенной магии, мы покараем тебя по всей строгости закона.
Ман молча поклонился.
— А теперь назови ту сумму, за какую ты вышел бы из моей хижины и провалился ко всем чертям! — вдруг заорал староста.
— Пока это будет сто лянов серебра, — смиренно сказал Ман.
— Ни хрена ты не получишь, бездельник! — вопил староста, потрясая кулаками, что были густо умазаны чернилами. — Я сам умею зажигать свечи, когда темно!
Ман снова стиснул зубы.
— У господина не те свечи, — проговорил он, надел шляпу и вышел из хижины.
— Эй ты! — неслось ему вдогонку. — Завтра я пришлю к тебе мальчишку. Ты научишь его грамоте. И получишь за это двадцать лянов. А иначе…
Ман не задержался, чтобы дослушать, что произойдет в ином случае. Да и что могло произойти, кроме отказа дать денег — пустяшной, в общем, суммы? Он снова шел по деревенской дороге между домов, кажущихся вымершими под злым послеполуденным зноем. Диковинная шляпа была низко надвинута на его волчье лицо, лопатки выпирали под рубахой, потемневшей от пота.
Пустяковый человек по имени Фа сидел на веранде дома старухи Ай и пил холодный чай пополам с холодным вином. Завидев согбенную фигуру Мана, бредущего посреди улицы, он оживился и даже замахал руками.
— Эй, господин! — крикнул он. — Не откажетесь ли всемилостивейше выпить со мной той бурды, что подают в этой конуре?
Ман остановился и лениво сдвинул шляпу на затылок.
— Пожалуй, — сказал он. — А что здесь подают?
— Все, что уважаемому господину пожелается, — тараторил Фа, беспрерывно кланяясь. — Вот разве что драконьей крови не сыскать да черепашьего вымени…
Старуха Ай выползла на порог своей кухни, с грязным чайником наперевес.
— Ты, засранец, — проскрипела она. — Еще раз назовешь мое заведение конурой, а мои изысканнейшие напитки бурдой, то для начала получишь по своей вонючей башке этим вот чайником. И чтоб мне до конца дней страдать желтухой, чтоб не знать больше мужчины, чтоб изойти язвами с чайное блюдце каждая, если твоя кривая нога хоть однажды ступит на эту веранду…
— Не сердись, госпожа Ай, — сказал Фа смиренно, хотя на его потасканной физиономии не отразилось и тени смущения — Я же люблю тебя всем сердцем и всей печенью. Ты мне и в самом деле как родная мать. Уж не возродилась ли моя бедная покойная матушка в твоем облике?.. Подай-ка лучше нам с господином еще по чайничку.
— Дерьма тебе на лопате, — проворчала старая карга, но, впрочем, не в пример ласковее. — Плетешь невесть что… Когда появилась на свет та шлюха, что лишь добавила себе грехов твоим рождением, я уже схоронила первого мужа и вовсю изменяла второму, как же она могла возродиться во мне?! — Ее тусклые глазки переместились со шкодливой рожи Фа на бесстрастное лицо Мана и тотчас же заблестели любопытством. — Высокородный господин простит бедную старую женщину, которая никак не может признать его при таком ярком свете…
— Еще бы, — фыркнул Ман. — Когда я последний раз швырял дохлой крысой вам в спину, мне не было и десяти весен.
— Это сынок Большого Мана, — пояснил Фа, веселясь. — А поскольку под этим небом нет никого из Манов старше его, так нынче он и есть самый значительный Ман.
— Надо думать, видным господином стали в городе? — осторожно спросила старуха.
— Никакой я не господин, — сказал Ман, опускаясь на циновку рядом с пустяковым человечишкой Фа. — Хотя, не скрою, мне приятно, когда меня так называют.
— Всякому буйволу приятно имя дракона, — заметил Фа. — Даже если загривок натерт ярмом.
— А у господина Большого Мана найдется, чем заплатить за вино? — осведомилась Ай, переставая кланяться.
— Я не пью вица, — сказал Ман. — А за чай расплачусь, как полагается. Если цена не изменилась… с тех пор.
— Не изменилась, — сказала старуха. — Когда я в последний раз привечала прежнего Большого Мана в своей спаленке, я брала с тех, кто в это время сидел на веранде, столько же, сколько и сейчас. Хотя деньги, говорят, сильно упали в цене.
