Да, ничего не скажешь, подходящее место и время для философских раздумий!
Он еще способен шутить над собой — значит, не все чувства в нем умерли. Значит, можно еще, в очередной раз сменив обличье, осесть в какой-нибудь деревне или городишке, найти крепкую вкусную молодицу и наплодить детей. Можно наняться в какую-нибудь армию и найти себе последнее пристанище в чужих землях, проявив чудеса смелости и ловкости на поле сражения. Можно отправиться в монастырь и создать ученый труд или просто описать свою жизнь, или хотя бы перевести творение человека, почившего тысячу лет назад, благо Анри знает восемь языков и способен читать на пяти, в том числе, на одном ныне мертвом. Можно. Только зачем?
«Не может смоковница приносить маслины или виноградная лоза смоквы. Также и один источник не может изливать соленую и сладкую воду».
У него всегда была в жизни цель, он всегда чего-то хотел, к чему-то стремился. Память не сохранила, чего он желал, когда жил в родных краях — осталось с той поры лишь несколько картинок. Но когда на их поселение напала ватага степняков и его вместе с матерью увели в полон… он помнит, что желал погибели злютнему хозяину, который издевался над маленьким рабом и заставлял ухаживать за жуткими зверями, прозываемых верблюдами. Этой цели он достиг, как, впрочем, и всех последующих. Но к этой он шел, может быть, дольше всех — почти десять лет, пока из малыша не превратился в юношу. Лютый хозяин погиб не менее лютее — раб заломил ему руки за спину и засунул головой в чан с кипящей похлебкой, удерживая пока изверг не захлебнется. Потом задачей было убежать от преследователей… То была первая в его жизни погоня. Потом в жизни было много погонь и поединков…
Интересно, последняя ли погоня в его жизни сейчас?
И всегда прежде у него было много желаний. Он возжаждал обладать женой арагонского короля, в чьи владения занесли его прихоти судьбы, и добился ее — другой разговор какой ценой. Идеал женственности и красоты оказался такой же шлюхой, что переполняют дешевые кабаки и непотребные дома любого из городов южного побережья. Он хотел славы — его за храбрость, а также за хитрый ум, произвели в рыцари, он стал членом и не последним лицом в могущественном ордене, опутавшем своими крепкими сетями весь христианский мир. Он хотел богатства и добыл его, узнав о древнем кладе в черной земле и предприняв полное опасностей путешествие… «Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью»… Он хотел власти — он обладал ею, к его словам прислушивались бароны, графы, короли и даже папа римский… Когда он стремился к цели, он ее достигал.
Но в один прекрасный миг (как и сейчас он был на дюйм от гибели) он понял, что целей больше нет, как и каких-либо желаний. Тогда и открылась ему истина — все преходяще, все поддается старению, гниению, тлению… Что же вечно? Есть, есть что-то, но что? Битва за идею? Какую? Анри проповедовал веру катар о добром и злом боге, а потом сражался на стороне крестоносцев за Святую Троицу и не верил ни во что, помня, что сотни лет назад миром повелевал всемогущественный Зевс, от всемогущества которого остались лишь мифы да анекдоты.
Анри был посвящен во многое и еще совсем недавно думал, что ему открыто все — он незримо вершил судьбами мира. Сейчас он понимал, что известно ему почти ничего, а его сакральные знания, которые он приобрел таким трудом — лишь маленький фрагмент огромной мозаики, пытаясь представить размеры которой легко потерять рассудок.
Женщины, золото, власть — мишура, ерунда, фетиш для невежественных и возомнивших о собственном величии людишек, решивших, что держат в своих руках весь мир. Внешний круг… Те же, кто удостоились великой чести войти в Круг Внутренний, где и творится большая политика, те не на виду, в скромных одеждах удовлетворяют насущные потребности дешевым вином и пищей без изысков, у них нет плотских желаний.
И он попал в этот круг избранных, он выдержал все испытания, через которые проходит один из дюжины дюжин, да и то не всегда. И он работал, забыв о себе, думая лишь о людях. О людях, которые, тем не менее, превратились для него лишь в пешки на огромной, расчерченной границами королевств, доске мира.
Но потом последовал ряд досадных неудач, происшедших не по его вине (и обстоятельства бывают выше самых высших сил), и он почувствовал, что семь его товарищей вынесли ему смертный приговор. Он не стал дожидаться приведения его в исполнение. Как и сейчас. Он бежал. Бежал из круга вершителей судеб, чтобы прямиком явиться к порогу их хозяина. Впрочем, лица владыки мира, анонимного бога, живущего среди людей, он не увидел — тот всегда ходил в накинутой на лицо, пришитой к никогда не снимаемой шапке меховой маске с прорезями для глаз, и был он немногословен. Он жили вдвоем в горной хижине — не такие там горы как здесь, все залиты солнцем и жизнью, светлые горы. Они питались водой из живительного ручья и скупыми плодами и трофеями, что добывал Анри (тогда его вновь именовали иначе) в пригорных рощицах. И думали — о судьбах мира. К ним изредка являлся один из бывших его семерых товарищей по Внутреннему Кругу (бросил при первой встрече удивленный взгляд на Анри, но ничего не сказал) и делал подробные многочасовые доклады о происходящих в мире событиях.
Иногда, всего несколько раз за годы, проведенные в хижине, Анри встречал в горах чудного монаха в потрепанных и высветленных солнцем одеждах с белым неподвижным лицом и вел с ним непонятные разговоры, не зная ни кто собеседник, ни откуда. И всегда какое-то странное впечатление оставалось у Анри после подобных встреч. Последняя же встреча, происшедшая месяц назад… Монах просто и буднично велел Анри убить человека в меховой маске. Простым равнодушным тоном сказал, — но повелел. И Анри понял, что странный незнакомец имеет право приказывать.
Анри ослушался приказа. Он не пожалел молчаливого старика в маске, нет, сердце его давно забыло такое чувство, как жалость. Он испугался неведомых бездн, которые исторгли странного монаха с бледным неподвижным лицом. Он бежал. Он пробрался в Тулузу, устроился переписчиком при цистерцианском монастыре. И очень срочно почувствовал, что жить ему не дадут. Он приговорен в очередной раз, но теперь вердикт вынесен окончательный и обжалованию не подлежит. Он слишком часто сам выносил подобные приговоры, чтобы знать — малый или большой срок отпущен, но обреченному не жить. Во всяком случае, в христианских странах. Если бежать далеко на юг, за море, за черные земли, и еще дальше, минуя пустыни Магриба, — может туда руки его палачей не дотянуться.
Но его настигли раньше, гораздо раньше.
Впрочем, еще не настигли — он висит над пропастью, но продолжает жить.
