Я сбросил шлем, потер виски и тряхнул головой, избавляясь, во-первых, от странного звона в ушах, возникшего при переходе, а во-вторых, от ощущения присутствия дракона.
— Слыхали новость? — послышался голос из ниши слева, и оттуда, опасливо косясь по сторонам, появилась — голова за головой — неразлучная троица: Шаур, Асантино, по прозвищу Каляка и Мелемина. Как обычно за всех троих говорил Шаур.
— Мы только что с дежурства, — безразлично отозвалась Джеанна, прибывшая на пару минут раньше меня, но задержавшаяся на площадке. — Разве не очевидно?
— То-то, что с дежурства, — подхватил довольно Шаур, распираемый вестью, как объевшийся грызун орехами. — А ночью-то Джанир погиб!
Оживленная физиономия Шаур а и его товарищей сбила меня с толку, и я не сразу понял, что именно только что было произнесено. Джеанна круто обернулась, уставившись на вестника прищуренными глазами:
— Не врешь?
— Да клянусь хвостом своей прабабки! — истово воскликнул Шаур, а Каляка с Мелеминой одновременно закивали, надо полагать, тоже клянясь какими-нибудь конечностями своих предков, поскольку их прародители вряд ли могли похвастаться наличием хвостов. Но выглядело все равно убедительно.
— Что произошло? — спросил я, сам поражаясь спокойствию своего голоса.
— Говорят, он покончил с собой! — зловещим шепотом сообщил Шаур, стреляя одновременно во все стороны блеклыми, скошенными к вискам глазами.
Мы с Джеанной переглянулись. В этот момент на посадочной площадке появилась компания мелких многоногих тварей, деловито тащивших на чешуйчатых спинах детали некой сложной металлической конструкции, и троица сплетников сгинула бесследно. Твари заполонили всю площадку, сопровождая суету грохотом и лязгом, и пришлось разойтись, не договорив. Джеанна исчезла, махнув на прощание рукой, а я свернул в привычный, знакомый до последний царапинки и трещины коридор.
Темные стены сомкнулись вокруг, отрезав остальной мир. Именно это чувство всегда возникало у меня, когда входная дверь с шуршанием замыкалась за спиной. Вязкая, стоячая тишина и прорезиненное покрытие пола скрадывали даже звуки шагов. А царящий здесь полумрак разбавляли лишь редкие пятна слитых со стеной светильников.
В своей комнате я машинально исполнил привычный ритуал — дал знать о своем возвращении, снял перчатки и куртку, заказал завтрак… Но, лениво поковырявшись в тарелке, я понял, что услышанная новость горечью приправила каждый кусок и разумнее будет прекратить давиться. Для начала следует переварить весть. Поэтому я стянул ботинки и вытянулся на кровати, прикрыв глаза.
«Ты слышал?»
Дракон отозвался после томительной паузы и с явной неохотой:
«Разумеется»
«Что думаешь?»
«Трус. Всегда был таким. Убил дракона», — донесся равнодушный ответ.
«Почему он это сделал?»
«Потому что трус», — тон дракона сочился презрением, и все дальнейшие вопросы он проигнорировал.
Ничего другого от дракона ожидать и не стоило. Людей они не любили и терпели только потому, что не могли существовать без них. Свободолюбивых тварей эта зависимость особенно бесила и при любом удобном или неудобном случае они давали это понять.
Ночное дежурство выдалось тяжелым. Я не стал спорить с драконом, а просто повернулся на бок, отворачиваясь от окна. Пробудившееся солнце заглядывало в комнату, а сил, чтобы встать и задернуть штору не осталось…
Джанира я знал. Не слишком хорошо, но пару раз, еще до отъезда Джанира, нам доводилось дежурить вместе. И — редкий случай — мы не потеряли друг друга за Рубежом, как это обычно происходило. За Рубежом каждый всадник остается наедине со своим драконом и лишь немногим удается нащупать контакт друг с другом и сплести общую Сеть-границу. Мне легче всего удавалось сохранить связь с Джеанной. Нечто похожее я испытал, общаясь с Джаниром. Может быть потому, что Джанир писал очень мелодичные баллады. Еще Джанир умел делать занятных птиц из деревянных реек и бумаги, невесомых, но крепких и способных долететь, казалось, до самого солнца. Но характер у Джанира был неважный — мятущийся, порывистый, беспокойный. Он никогда не ладил со своим драконом. Я всегда считал, что Джанир слишком завышает свои требования и к себе и к нему, но при этом не решается отпустить поводья. Это должно было плохо кончиться…
Потом я заснул и снился мне дракон, несущийся к звездам, окруженным золотым кольцом Рубежа, Но почти достигнув звезд дракон с размаху налетает на прозрачную преграду и, нелепо кувыркаясь, падает вниз, подрагивая исковерканными крыльями, как деревянная птица…
А после мне приснилась музыка.
Тлевшая где-то в подсознании боль от осознания чужой, но такой близкой смерти постепенно переродилась в медленную, печальную, при этом пронизанную ясными искорками мелодию, отражавшую умершего Джанира, как отражает бегучая вода зыбкий силуэт заглянувшего в нее.
Слитком переполненный новорожденным сочинением, чтобы спать безмятежно, я вскочил и потянулся к притихшему под кроватью сенсорину, коснулся пальцами струн, прислушиваясь. Разбуженный дракон нетерпеливо ждал. Я ощущал его молчаливое, но беспокойное присутствие. И вспышка драконьего раздражения слилась с моей собственной, когда в окошко легко постучали снаружи. Не выношу, когда отрывают от работы… Впрочем, в отличии от дракона, я моментально перестал сердиться, когда увидел, кто меня потревожил и распахнул окно, впуская крохотную птичку в комнату. Птичка позволила себя поймать и снять с лапки привязанную золотистой ниточкой записку: «Я жду тебя в „Мышеловке“. Отпущенная птичка упорхнула.
Несколько мгновений я смотрел на инструмент в своих руках, потом бросил его на кровать, проигнорировав неудовольствие дракона, и выскочил за дверь, едва не сбив с ног флегматичного служника, подметавшего щеточкой плафоны в коридоре.
Дракон угрюмо безмолвствовал.
В городе царило оживление по случаю выходного и, наконец-то, солнечного дня.
Казалось все до единого горожане высыпали на улицы, позабыв повседневные дела, только ради удовольствия бесцельно слоняться по мостовым, с наслаждением болтать и не зло переругиваться с соседями, Мелкие твари, обнаглевшие от редкого благодушия людей, безбоязненно шныряли под ногами, таскали оставленные без присмотра кошельки, носовые платки, сладости и овощи с лотков, дразнили детей и гонялись за кошками. Выловив очередного хвоста гика или полосатика в своем кармане горожане, вопреки традиции, не топили его в ближайшей металлической посудине с заговоренной водой, а рассеянно выбрасывали, даже не прервав беседы со спутниками.
