— Давай, показывай. Где?
Вместе с Эриком мы быстро выяснили, что никакая у Зоркого не опухоль, а довольно-таки глубокая рана, она загноилась и, конечно, образовался здоровущий нарыв. Его высочество, пока пса осматривал, так ругался, так ругался. Я и не знала, что принцам такие слова известны. А потом он поглядел на меня так, сощурившись, и приказал:
— Так, быстро, ткани кусок, крепкого вина, и мигом сюда, помогать будешь.
Я на кухню, потом — в прачечную. Прибегаю. Принц все так же возле собаки, а вокруг него уже человек пять собралось. Пялятся. Гаврик тоже пришел. Он на меня злобно так покосился. Я сразу поняла — сюда больше не ногой.
— Вот, — говорю, — Ваше высочество, принесла.
А я, надо сказать, чтоб лишний раз не бегать, вина целый кувшин приволокла, и холста метров пять. Сказала, что для Эрика, так мигом дали.
— Ну, — зарычал он не хуже Зоркого, — что стоишь, иди сюда быстро.
Я рядом с ним на коленки бряк.
— Так, — рявкнул принц, и сунул ткань в морду старшему, — бинты режь.
— Ты, — это уже мне, — голову держать будешь. Идиоты, тунеядцы…
А сам ножичек достает.
У меня сразу мысль шальная — кого-нибудь здесь прирежут. Дай Бог, не меня. А сама голову Зоркому держу, чтоб не вырывался, и кажется при этом, что сейчас в спине у меня сразу десять дырок появится. По одной на каждый глаз. Потому что принц-то он принц, ему ничего не будет, а мне так явно темную устроят. По окончании процедур. А тут его высочество глазки поднимает, глядит на народ, и давай пальцем тыкать.
— Так, ты, ты и ты. На конюшню. Десять плетей каждому.
Лично проверю.
Ну все, понимаю, теперь мне точно хана. Подобной гадости мне явно не простят. Скажут — спровоцировала.
— Может, не надо? — спрашиваю, рискуя нарваться на то же самое.
— Надо, — чеканит принц, — до чего пса довели, сволочи. Не умеют, козлы, с хозяйским добром обращаться, пусть учатся.
А сам ножик в это время вином поливает. И зачем добро переводить?
Потом с пояса мешочек какой-то снял, развязал, положил рядышком и по нарыву вдруг как резанет. Зоркий взвыл, дернулся, но я-то его держу! Пес плачет, принц холстом, смоченным в вине края раны промывает. Потом порошком из мешочка все сверху посыпал, отчего бедный Зоркий вообще с ума чуть не сошел, и быстренько бинтами лапу перемотал туго-натуго.
— Учись, — говорит и усмехается, — людям это тоже помогает.
Странный он все-таки.
— Повязку, — спрашивает, — сменить сумеешь?
— Угу, — говорю.
— Ну, значит, завтра придешь и сменишь. Зовут тебя как?
— Соня, Ваше высочество.
— Хм… Соня. Ну иди.
Я унеслась, пока не приключилась чего. Бегу к себе и думаю: ну очень он странный. Чего сам к собаке полез? Весь такой невозмутимый, а ручки-то дрожали. И лоб в испарине. А что не помнит, как зовут, это хорошо. Постараюсь, чтобы и на этот раз забыл. Нечего мне лишний раз хозяевам на глаза попадаться. Не к добру это.
И как чуяла.
Уже на следующий день я услышала свежую версию произошедших событий. Чрезвычайно далекую от оригинала. Произошло это случайно. Сидела, осколки собирала за плитой. Ну рок у меня такой — посуду бить. Плита у нас высокая, как во всяком порядочном замке, и меня, хоть и я не миниатюрна, из-за нее не видать. А когда я услышала, что мое доброе имя склоняется, так и вовсе притворилась ветошью.
— Нет, ты послушай! — разорялась пухлая и белая, как подушка Мэп. Кухарка, которой, казалось, до меня и дела нет. В качестве слушателя на сей раз выступала рыжая Тина. Поломойка. Вот эту-то особу я считала почти подругой.
Сердце сжалось от дурного предчувствия.
— Бедный Гаур! Конечно, зачем он ей теперь! Ей же принцев подавай. Нормальных мужиков ей уже не хватает.
— А изображала из себя Бог весть что!
— Да-да. Шорох-то, до сих пор в себя не приходит! А все отчего? Ведь он их вдвоем застукал!
— Да ну?
— Ну да! Пришел на псарню, а там она, с принцем милуется. Ни стыда ни совести!
Я сижу. Губы кусаю. Появляться уже поздно. Слушать противно.
— Ну ладно Его высочество, ему сам Бог велел с девками забавляться. Он же мужчина! Принц! Но она! Побереглась бы!
— Да ладно, — фыркнула Тина, — что ей беречь-то. Ладно бы девицей была. А то — товар порченный. Хорошо — под принца легла, не под свинаря.
Они весело заржали. А у меня силы сдерживаться как-то сразу вышли.
— Ах ты, сучка! — ору, и руки в боки, — да я — товар порченый?! А ты-то кто?!
Тина глаза вылупила, но и ей отступать некуда.
— А что, — визжит, — девочка, что ли?
— Да ты на себя посмотри! Дура рыжая!
В общем, повздорили мы немножко. Я ей глаз подбила, а она мне щеку расцарапала. Мэп-то в сторонку отбежала и лишь подзуживала скотину эту, подружку бывшую.
А потом состоялся тяжелый разговор с Зауром. Он был моим… да нет, не любовником. Воздыхателем, что ли? Нет. Да не знаю! Опекал меня как-то по-идиотски. Орешки покупал, на танцульки водил. Станет так в углу и смотрит, как я зажигаю. Как подвыпьет, так давай сразу ручками пониже талии облапывать. Но в рамках пока держался. Все знали, что я хожу с Зауром. Ну уж Тина-то была осведомлена, что я с ним не сплю. Ну не девочка я, всякое бывает. Что ж теперь, с каждым что ли? Заур вообще должность имел солидную, такую, что нужна всегда. Опять же комната у него своя была. В доме у Ворот. И замуж мог меня взять. Если бы я, эх, меньше кобенилась, и принцы всякие под ногами не болтались.
Гаур — он среднего роста, плотный такой, объемный, как большая кастрюля. Морда блестит. На одном из толстых пальцев — серебряное кольцо-шайба. Серьезный очень. Больше и сказать-то нечего.
Он меня вечерком с кухни вызвал. Сам в сторону смотрит и торжественно так заявляет.
— Скажи мне, Софья, это правда?
Я немедленно стервенею. Гаур вообще на меня часто так действует.
— Что именно?!
— Ты встречаешься с принцем Эриком?
— Периодически!
— Значит, это правда. В таком случае я не уверен, что нам следует продолжать наши отношения. По всей видимости, они себя исчерпали. Поскольку я тебя не устраиваю…Как я могу мешать столь высокородному…
Гаур — он стражник. И папа его был стражник. И дедушка, кажется, тоже. Таким людям красиво говорить не полагается. Но его дядя-юморист, по женской линии, конечно, выучил племянничка читать зачем-то. И книжку ему подарил, прежде чем сгинуть в неизвестных краях. "Искусство речи" называется. Теперь Гаур только такими заумными речами и выражается.
— Значит, у тебя нет во мне надобности…
И тут он горько всхлипывает и морду совсем уж в сторону отворачивает.
— Конечно, составить ему конкуренцию я не могу.
