Я повернул голову и стал смотреть вперед. Вначале я ничего не мог понять. На нас надвигалось что-то огромное, неясных очертаний. Мне опять стало страшно. Земля дрожала сильнее и сильнее, а все пространство перед нами заполняла красно-зеленая масса с четким, отрезанным, словно по линии, передним краем.
Я напряженно всматривался до тех пор, пока не увидел, что край идущей на нас массы — это всего-навсего первый ряд вражеских построений. Все движение, казавшееся до того беспорядочным и хаотичным, на самом деле было подчинено строгому боевому порядку. В руках идущих на нас были зажаты ярко-зеленые щиты, а их шлемы украшали алые птичьи перья. У каждого из воинов на правом плече лежало массивное, с широкой рубящей кромкой лезвие изготовленного к битве топора. Над рядами раскачивались от мерного хода боевые полотнища. Насколько я мог видеть, их богами были зеленые змеи, парящие над черной землей на красных крыльях.
Смешно вспомнить, но в тот момент я обрадовался. Я понял, что это люди — что они такие же, как и мы, а значит, они так же уязвимы и в конечном итоге смертны. Дальше подумать я уже ничего не успел. Идущий на нас ряд зашевелился, там возникла неясная суета, и вдруг он стал рассыпаться. Я не поверил своим глазам — что они делают? Уж не собрались ли они бежать? И тут до меня дошло. Мысль молнией — они готовят лучников. Думать, реагировать и понимать, что нужно делать дальше, я продолжил, спрятавшись под щитом. Отработанные долгими тренировками и доведенные до автоматизма действия намного опережали мои мысли и мою оценку всему происходящему.
А вокруг уже жутко свистело поверх надсадного воя боевых труб и звонко стучало металлом о металл. Все чаще и чаще этот свист заканчивался глухими чмокающими звуками. Я смотрел по сторонам и видел кровь и раны. Повсюду я видел выбеленные гнетущим ожиданием боли лица. Рядом душераздирающе просвистело. Раздался звук сильнейшего удара. Сквозь общий шум и вой я каким-то непонятым образом услышал, как брат заскрипел зубами. Я дернулся в его сторону, но тут же перевел дух, увидев, что с ним все в порядке. Тяжелый наконечник штурмовой стрелы с зазубренными краями всего лишь пробил его щит и теперь торчал у него из левой ладони.
Кто-то упал мне под ноги. Еще мгновение назад он стоял слева от меня. Стрела под наклоном проломила ему череп над бровью, древком выдавила наружу глаз и теперь торчала у него из головы.
Несмотря на страшное ранение, он никак не умирал. И я стоял и слушал его мучительный крик.
«Хр-р-р-р» — кровь пеной изо рта, и затем протяжно и безвольно, словно во сне: «А-а-а-а-а». И снова захлебываясь: «Хр-р-р-р». И снова со всхлипом, почти по-детски: «Ааа-а-а». И снова. И снова. И снова. Ожесточая и накручивая меня до предела. Жизнь не хотела уходить просто так, решив напоследок хорошенько помучить его.
Дождь из стрел постепенно ослабевал. Краем сознания я успел сообразить, что он медленно смещается к нам за спины, в глубину наших построений. Но вот что это означает, сообразить я так и не успел. Удар жесточайшей силы потряс меня.
Было странно, как щит мог выдержать такой удар и не расколоться надвое. На какое-то время я перестал чувствовать свою левую руку. Я выдерживал удар за ударом, и вот, в один момент, выждав паузу между ними, я все же умудрился выглянуть из-за щита, чтобы оценить обстановку. За долю секунды я успел увидеть многое — искаженное гримасой страха и ярости лицо, коричневую лоснящуюся от пота кожу, зеленую чешую щита, красные птичьи перья, завязанные в плотные пучки и уложенные, словно вторая прическа, по металлу шлема, занесенное лезвие топора. Под прикрытием града стрел первый ряд вражеской пехоты подошел к нам вплотную.
Мгновение — и снова удар. Быстрый взмах — и опять боль в левой руке. Я ждал. Я терпел. Я держал наготове короткий меч. Снова удар, но на этот раз в тот момент, когда лезвие топора на долю секунды прилипло к моему щиту, я сделал резкий выпад вперед. Удар был слепой. Мой меч скользнул по чему-то твердому и вошел в живое. Я заученно и со знанием дела немного провернул рукоять по оси и, почувствовав, как лезвие режет мягкое, откинулся назад. Прежде чем он упал, я выдержал от него еще три сокрушительных удара. Первый поверженный мною враг. Я даже не успел как следует рассмотреть его лицо.
На меня посыпались новые удары. Теперь я действовал более осмысленно и хладнокровно. Я больше не бил вслепую. Я экономил силы. Выпад — удар в печень, уклониться от топора, подловить на замахе и ответить скользящим ударом по горлу. Удары в печень, в горло, в сердце, редко, если бить больше некуда, — в желудок. И снова печень, горло, сердце. И снова. И снова. Бесконечное число раз. До головокружения. В жаре и черной пыли.
А нас все меньше!
Тяжкая работа. Черная работа. Теперь я на самом себе испытал всю тяжесть меча. Я наконец понял то, что слышал много раз, — «тяжесть меча — это тяжесть нашей жизни». Теперь я уже не думал о битве. С каждым ударом мой меч становился все тяжелее и тяжелее. Отобранные им жизни цеплялись за него, делая неподъемным. Тысячи игл, не прекращая ни на секунду, кололи мою правую руку. Я больше не чувствовал пальцев, сжимающих рукоять меча. Я знал, что они у меня все еще есть, но я не мог их больше контролировать. Если бы кисть руки не была заранее привязана к мечу, я остался бы безоружным, потеряв его в момент удара.
Замолкли боевые трубы. Но это был не конец битвы. Я понял, что наши фланги смяты и мы окружены. У нас больше не было тыла. Но ключники все еще держали наш строй, управляя и сдвигая линии в круговую оборону. В лязгающей металлом тишине я слышал их надсадные команды.
Время шло. Время тянулось. Я уже давно изо всех сил боролся с величайшим искушением. Я хотел только одного — опустить руки, и чтобы все закончилось и чтобы пришла смерть. Я понял, в чем главное испытание битвы: тот, кто сохранит свою жизнь и останется стоять на ногах, будет рубиться целый день, он на деле узнает всю тяжесть меча и познает сполна всю тяжесть жизни. От такой несправедливости слезы брызнули из моих глаз.
Мало. Как же нас мало. В удушающей жаре мне стало холодно и пусто. Ледяной ветер обдувал меня со всех сторон. Я больше не слышал черного крика ключников. Мы жались друг к другу на вершине холма. И только теперь я осознал, сколь огромен он — мрачный холм разросся мертвыми телами.
Как я ни хотел этого, но руки мои так и не опустились. Желание жить было сильнее меня. И я жил ужасно долго. И все время, пока я так странно и мучительно жил, мне хотелось пить. Я уже ничего не чувствовал и не понимал. Я смирился с тем, что это будет продолжаться бесконечно — до тех пор, пока меня не убьют или же я сам не упаду от усталости, солнечных лучей и жажды. Я отупел до такой степени, что завидовал покойникам. В мутной одури мне казалось, что они притворяются и просто лежат и спят.
