Наверное, когда-то «архаровец» был человеком или таким же живым мертвецом, как он, Дохляк. Лицо монстра было обезображено шрамами, веки сшиты грубыми нитками, вместо рта — хоботок нелепого насекомого. И одежда… Она была чиста, она смердела трупами и абрикосовыми духами.
Не было времени, чтобы найти нож. Не было времени, чтобы уклониться от «архаровца». Оставалось рвать кожу монстрам, чтобы сохранить свою. Свою мертвую кожу. Дохляк широко улыбнулся — кожа лопнула и выступила кровь. Он почувствовал, как стекали холодные капли по подбородку.
Дохляк схватил стеклянную бутылку с кучи мусора и ударил о голову «архаровца». Он осел на пол, но руки сильнее сжали футболку мертвяка.
Они упали, они дрались. Дохляк — за жизнь, «архаровец» — да какая была разница?
На них упала тень: это был еще один «архаровец». Дохляк вскочил и начал ногами бить лежащего монстра. Удары громко отдавались в кладовке.
«А может, стоит сдаться? — шепнул ему внутренний голос. — Ты и так очень долго борешься за жизнь. Разве стоит она того? Все равно ни дочь, ни жену не вернуть».
Нет. Если он и сдохнет, то только от разложения. Ему случалось попадать и в более плохие и опасные ситуации.
Дохляк нырнул в кучу.
Нож. Должен найти его.
«Архаровец» вцепился в его ногу, и Дохляк сильно, как только мог, лягнул монстра босой ногой, целясь в кровавые шрамы на голове, но тварь не расцепила руки.
Дохляк нащупал нож. Его кухонный, остро заточенный, но ничем не примечательный нож.
Теперь у него была прекрасная возможность вынырнуть из мусора, перерезать горло лежащей твари, а потом накинуться на другую.
«Ну, а если «архаровцев» нельзя убить?» — подленько шепнул внутренний голос, но Дохляк отказался ему верить. У него все получится, надо лишь сосредоточиться и напасть.
Он кинулся на стоящего в проходе монстра. Ему не было страшно. Разве что самую малость. Чуть-чуть. Дохляк ударил ножом по горлу монстра. Тот попытался отойти, но мертвяк держал его за плащ. «Архаровец» захрипел. Дохляк ударил снова. Что-то хрустнуло.
Мертвяк выбежал из кладовки.
Резкий холодный ветер ударил ему в лицо. Как бы говорил, чтобы он остановился и передохнул.
Дохляк осторожно выглянул в коридор. Но никого не увидел. Но не стало легче. Мало того: он понял, что ему конец.
Он в западне.
Наверняка твари поджидали его на лестничной площадке.
Дохляк сел на пол.
Из улицы донеслась песня «Темная ночь». Голос певца то усиливался, то ослабевал. Нельзя было сказать точно, как далеко «архаровцы» оставили свой граммофон.
— Темная ночь…
Может быть, стоило выпрыгнуть из окна? Но ведь пятый этаж.
— Только пули летят по степи…
Дохляк заметил, что кожа на правой ладони порвалась до самой кости. Из раны стекала, как варенье, кровь. Он подумал: как забавно. Если удастся выжить, то ему нужно было найти иголку с нитками и зашить руку.
— Только ветер гудит в проводах…
Последний раз Дохляк окинул взглядом свое уже бывшее жилище. Стекла были выбиты, обои за давностью лет потускнели, лишь с трудом можно разглядеть, что на них изображено (пальмы, белый песок, жгучее солнце). Линолеум был грязен: валялись банки из-под лимонада, газеты, полиэтиленовые пакетики; ближе к окну рассматривалась небольшая мутная лужа.
— Тускло звезды мерцают…
Мертвяку захотелось заплакать, но вот только слез больше не было. Он подумал: парадокс. Он мог ощущать боль, радость, злость, обиду, горе, но не получалось плакать. Это несправедливо.
Дохляк поднялся и пошел в коридор. Будь у него сердце, то оно бы сейчас билось с бешенной скоростью.
Вот только не билось оно.
И ему было не страшно. Лишь самую малость.
Чуть-чуть.
— В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь…
Дохляк вышел на лестничную площадку, но никого не увидел. Он посмотрел на выбитую дверь своей квартиры — прощался. Естественно, он больше не мог здесь оставаться.
Он сжал крепче рукоятку ножа.
Последовало долгое мгновение тишины: было слышно, как завывает ветер, слышно, как шумит дождь, слышно, о чем поет граммофон. Затем раздался грохот, от которого вздрогнул пол. Из квартиры Дохляка выбежал «архаровец».
— И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь…
Тварь прыгнула на него, вцепилась руками в его раненную ладонь и начала рвать кожу. Прошла целая вечность, века и эпохи, как показалось Дохляку, пока он всаживал нож в грудь «архаровцу». Но тот как будто не чувствовал боли и продолжал кромсать руку.
Но Дохляку было не страшно. Практически.
Лишь чуть-чуть.
Он попытался оттолкнуть тварь, но ничего не получилось. В его голове начало гудеть, мысли вязли.
От истерзанной руки исходили волны тепла и легкости. Дохляк с ужасом понял, что ему нравится, как «архаровец» сдирал кожу.
Мертвяк хотел сказать, чтобы он прекратил.
Мертвяк хотел вновь залезть в свою кладовку и вспоминать прошлую жизнь.
Мертвяк хотел…
Волны тепла сменились резкой болью. Тварь задрожала. В руках она держала кожу Дохляка. Он посмотрел на раненную руку и обомлел. Кожи и мяса больше не было — лишь заляпанная давно остывшей кровью кость.
Вот тут Дохляк испугался. Страх съедал его всего. Внизу живота что-то лопнуло и ему стало трудно моргать.
Хлоп-хлоп.
Наверное, подумал Дохляк, стоило уже умереть и плюнуть на ту жизнь после смерти, что он вел. Хватит кукол. Хватит помоек. Может, он снова оживет в другом, лучшем мире. Где больше не будет чувствовать. Совсем ничего чувствовать. Еще лучше было бы, если сотрутся и воспоминания. Давно пора ему забыть дочь и жену. Их больше нет. В принципе, как и его.
Дохляк потянулся к рукоятке ножа, что торчал из груди «архаровца», но силы покинули его. Боль не давала думать.
С самого начала его борьба против этих тварей была бесполезной. Убить «архаровца» можно, но их так много…
И сколько прожил в кладовке? Год? Месяц? День? Иногда Дохляку казалось, что очень долго, а иногда — очень мало. Кажется, что время здесь текло иначе.
Захотелось есть. Прожаренное мясо с кровью, яичницу на сале, мандарины, апельсины, яблоки, рыбу… Вот только появилась проблема — Дохляк забыл, как сглатывать. Его убьет нормальная еда. Он потеряет свою драгоценную кожу. Он потеряет человеческий вид.
«Архаровец» схватил его за щеку и потянул ее на себя. Дохляк услышал, как затрещала кожа. Боль сменилась радостью.
Мертвяк хотел сказать монстру: не трогай лицо.
Но не мог. Язык давно распух и еле вмещался во рту.
Дохляку оставалось чуть-чуть до смерти. Он не хотел больше прятаться и драться. Он знал, что все закончится именно так.
