Человечество вымирало.
Но Бог решил пощадить Своих детей — или, как утверждают менее склонные к религиозному толкованию ученые, природа восстановила баланс, выработала естественные "антитела". Через сто пятьдесят лет после начала эпидемии стали появляться первые Магниты.
Тогда они не назывались Магнитами, конечно. Титул придумали много позже, как и философию самого ордена Гомеопатов; просто рождались дети, наделенные способностями одержимых, но с сохранным разумом и личностью. Более того, они могли выявлять — "призывать" — больных, и нейтрализовывать их.
Это было спасением. Это было панацеей.
Появился орден Гомеопатов — идеологи его перерыли почти утраченные архивы, и нашли рассуждения еще эллинские: "подобное лечится подобным". Подходило как нельзя лучше.
Гомеопаты спасли человечество. И цивилизацию тоже — между прочим, напоминая о сием неоспоримым факте при каждом удобном (и не очень) случае.
Приблизительно тогда в Мире Восстановленном ловцов назвали Магнитами, имея в виду способность "притягивать" и оставлять от одержимого вывороченные ошметки или кусок мяса без проблеска воли. Безопасные ошметки, безопасные "растения"… уже безопасные.
Магниты помогли взять эпидемию под контроль, но часто гибли и сами, призывая чужую сторону: если "физик" пытался бороться с "психом", побеждал одержимый — и наоборот.
Двое — лучше, чем один. Принцип пары закрепился прочно и нерушимо. Мистик и воин не охотятся поодиночке — только вдвоем; второй все равно пригодится — прокладывать путь огнем и каменным мечом, либо отгонять случайных зевак, дабы не пострадали.
Гомеопаты стали новой Инквизицией. С той разницей, что "ведьмы" существовали вполне реально, периодически проявляясь в мелких селениях и крупных городах; иногда их ловили с помощью сети-нейтрализатора — гениального изобретения, спасшего многие жизни в первую очередь Гомеопатов, хотя ветераны презрительно фыркали на "детские игрушки в баллончиках", — и "призывали". Воздействие физическое — призыв "физика" (вернее, воина — каждый уважающий себя Магнит-физик смертельно оскорбится, если его так назвать); галлюцинации и эмпатия — мистика.
Подобное уничтожается подобным.
И нет пощады одержимым. Во благо простых тружеников и честных граждан.
Спустя почти тысячу лет от сожжения на костре последней рыжеволосой крестьянки, объявленной "ведьмой" по навету позарившейся на удойную корову соседки, Инквизиция возродилась — практически без религиозного подтекста, зато с реальными "чудесами"; теперь ее не осуждал ни один гуманист-просветитель. Гомеопаты — суровая необходимость, понимал каждый — от школьника до старика; понимал, сознавая, что час спустя сам может перекинуться в одержимого…
Гомеопатов не любили. Ни мудрых из Совета, ни ученых в белых халатах — тех, кто придумал сеть и нашли способ по крови выявлять дар, ни, тем паче, бойцов-Магнитов, пускай польза и оправдывала исступленно-жестокие меры.
Становились Магнитами по рождению, прихоти судьбы — равно, аристократ или дочь сапожника. Стоило проявиться дару — орден забирал ребенка, а порой и взрослого себе.
К реальной власти Гомеопатов, впрочем, не допускали. С чего бы "санитарам" править? К тому же негласно почитали немногим лучше одержимых…
Народное мнение выразила пословица: "От Магнита до одержимого — извилина да мантия".
А поскольку Магниты рождались относительно редко, то выбора стать или не стать частью ордена не предоставлялось. Даже сыну Верховного Сенатора Адриана Альены, Целесту Альене.
*
Всю двойственность отношения к Гомеопатам Целест ощутил с младенчества. Родился он искристым сентябрьским днем, заледенело-ломким, как рыжие листья под коркой первого льда, — первенец немолодой уже четы Альена. На радостях Верховный Сенатор объявил государственный праздник, народные гуляния и бесплатный глинтвейн каждому, кто сколько способен выпить. Вся столица — от Сената до подворотен — славила Адриана Альену и его маленького сына, а виновник торжества спокойно спал в колыбели красного дерева, завернутый в пеленки из драгоценного шелка — натурального шелка из-за дальних границ; под изразцовыми потолками роскошной детской плясали разноцветные блики — солнечные зайчики. В целом Мире Восстановленном, не говоря уж о Пределах не сыскать было существа прекрасней — во всяком случае, так думали мать и отец Целеста, а кто осмелится спорить с Сенатором и его женой?
Счастье продлилось три месяца. До первого теста.
Тест на Магнита проводился раз в три года — иногда "дар" проявляется внезапно, почти как одержимость. В роду Альена, впрочем, Магнитов не могли припомнить ни Адриан, ни его жена Ребекка, потому не опасались нести ребенка мрачным, закутанным в серо-белые одеяния ученым-Гомеопатам. Центральная лаборатория размещалась в Цитадели, одном из восстановленных храмовых коплексов; с давней той поры религия окончательно уступила место науке, и церковь стала вотчиной новой Инквизиции, ощетинилась громоздкими, похожими на стеклянных ежей с трубочками-колбами вместо игл, аппаратами и пропиталась ароматом реагентов. Религиозную полутьму сменили электрические лампы.
Целест громко вопил — ему не нравились едкие запахи, его пугали незнакомые люди с холодными жесткими руками, противные руки отобрали его у мамы, а потом больно укололи предплечье. Целест протестовал всеми силами, даже попытался укусить беззубыми деснами "обидчика".
Целест словно предчувствовал: его судьба "золотого мальчика" заканчивается, едва начавшись. Вердикт Гомеопатов звучал приговором: ярко выраженные способности Магнита. Будущий воин или мистик. Специализация выяснится позже.
Сын Сенатора? Какая разница… и потом, господин Альена, разве вы не счастливы, что ваш сын будет защищать нас от одержимых? Разве то не достойная судьба?
Ребекка рыдала в голос. "Мое дитя, мой первенец — одержимых ловить! А если мистиком окажется, они же все сумасшедшие!?" — причитала, будто по покойнику, едва удалось ее успокоить.
Адриан сдержался. Кивал засушенному сморчку-Гомеопату и подписал согласие; только молчал три дня и померкли рыжие волосы, подернулись сединой.
Начиналась зима.
До десяти лет будущему Магниту дозволяли жить в отцовском доме, с младенцами орден предпочитал не возиться. Позже Целест думал, что относились к нему, как к жертвенному агнцу: мать, отец, слуги и даже родившаяся два года спустя сестра Элоиза отсчитывали дни и часы. Семь лет, пять лет, три года… до того, как Целест перестанет быть…
Кем? Человеком?
Вероятно.
Его обучали Восстановленному Знанию — от языков и литературы до генетики и химии, но порой на середине урока добродушный старик-учитель прерывался, пряча в кустистые усы невеселую усмешку. Целест распознавал ее.
