Ну и вот.
Не то какой обидчивый лешак, досадуя на владычицу за свою попорченную жизнь, постарался перевстретить в тайге бывшего свояка да нашептать ему что почем? Не то кикимора болотная откровенничала с водяным да была подслушана кем-то случайным? Определи теперь. А только по народу, как рябь по воде, пошла и пошла нашептываться сказка о том, что Северга будто бы намерена, способностью подыскиваемого ею разумника, познать тайну Алатырь-камня.
Хотя смутно, да и теперь еще помнится таежными людьми заклинание, которое творилось стариками на случай пропажи в урмане охотного человека.
Как на море-океяне,
да на острове Буяне
Алатырь-камень лежит,
без огня камень горит.
Кто камень изгложит,
тот жизнь свою измножит;
кто скрозь него пройдет,
тот сам себя найдет...
И опять же... Где тот океян? Где тот остров? Какую для себя выгоду надеялась добыть владычица жизненного провала, познавши тайну Алатырь-камня? Кто нам возьмется все это объяснить?
* * *
Взговарилася
Яга Змиевна,
на Югону-свет
лисой глядючи:
- Пожелай, и ты,
моей выучкой,
озарение
станешь даривать,
от звезды к звезде
станешь летывать,
время за время
перекидывать...
* * *
Ну, ладно. Пущай покуда все остается как есть, а мы воротимся во двор деда Корявы.
Со слов ли, с хохоту ли шаловатой Устеньки, а вроде бы как все разом прозрели, а то наоборот - ослепли. Одним словом напала на людей какая-то душевная слабость: ну сани, ну стоят, ничего себе - хорошие сани. Только есть ли нужда рубахи из-за них рвать? Надо подождать, какими из-под Егоровых рук следующие козырки выпорхнут. Тогда можно будет и кошелем потрясти...
Вот по таким по гладким думам и разъехалась ярмарка. Серебруха же остатным вечером на дворе своем долго кормил разными санными боковинами да глянцевитыми полозьями прожорливый костерок. Смотрели сыздали на тот малый пожар большекуликинцы и невеселые думы свои перемалывали досадливыми языками:
- Это ему Устенька подладила - за дочкины муки.
- А так ему и надо: не пляши перед хромым...
- Так оно... не лезь и коза под образа... Егор ли повинен в том, что заикатка душу свою перед ним расстелила?
- Губа - не дура...
Вот чего на Сибири возами наскубили, так это присловий да поговорок: и что ни словцо, то копьецо.
Сладил Серебруха другие сани - опять ярмарка налетела.
- Ну, могё-ошь! Ну, ма-астер! Интерес берет поглядеть, на что ты дальше будешь способен? Вот тогда уж - по рукам...
На третьи сани какой-то хлюст глянул да и говорит:
- Пожалуй, мною чудо бы это купилось, да вот купило затупилось: не по нашим дорогам царя из себя выгибать. Ты, паря, чего бы попроще изладил... - Зачем попроще? Самокатки Севергины пущай изладит, - опять подсунулась со своей Колдуньей шалавая Устенька. - В них по любым дорогам, ровно по столешнице...
- Не самокатки - самолетки сотворю! - ударил кулаком в ладонь никогда прежде не ходивший в росхристях Егор.
- Фю-ю! - только и сумелось кому-то присвистнуть в толпе на Серебрухину посулу.
А кому-то прошепталось:
- Пропал человек...
И тут в голос ударились девчата:
- Ведьма проклятая! Нарочно придумала о Северге?!
- Вконец изурочит парня!
- Не сама ли она и есть - Северга?!
- Сщас проверим. Хватай шалавую!
Сообразив, что доигралась, Устенька бежать кинулась. Да вряд ли спасли бы ее от цепких рук не столь уж быстрые ноги, кабы шум скорой расправы не покрыло Пичугино пение. И хотя даже на песню не выделил ей создатель ни единого словечка, однако же голосом души своей сумела, смогла она донести до сознания взбудораженных людей такую истину:
что на слово сказанное,
как на семя брошенное,
отзовется зримое,
знамое откликнется
память первоголоса
переймет грядущее...
Поняли в тот день большекудикинцы, что искра человеческой мечты негасима. Сказанная словом она витает по умам. И не беда, что Егорово обещание не исполнится им самим. Придет в мир иной мастер. Серебрухино слово отыщет его и озаботит. И любая Северга со своими хитростями ничто против людской переимчивости, поскольку человек задумкою своей обязан только времени...
Внимали селяне Пичуге и диву давались: насколько, выходит, значим в этом безмерном мире каждый человек; и насколько он становится обобранней от неумения дослушаться до чуда того слова, которым говорит благая мечта...
Замолкла Яся, а люди, околдованные ее отповедью, занемели в желании осознать себя. Стоят, думою затекли. И тихо вроде, но очень внятно сказала в оцепенении шалавая Устенька:
- Ой, доченька! Откажись лучше от Серебрухи. Не здешней теперь он жизни человек. Не изладит самолеток - в думах загинет, изладит - Северге нужен станет.
- Ну, вы подумайте! - страшнее всякой Пичугиной кошки рванула которая-то из девах. - Мы стоим тут - ухи развесили, а они сговорились да принародно хомутают Егора!
Лесом подступила до Яси со всех сторон хула, точно, не окажись ее в деревне, всякой бы невесте по саннику досталось.
- Вы поглядите на нее! Чирию некуда прилепиться, а она чего-то там ишо для парня освобождает!
- В зад дунуть - голова отвалиться, а туда же!
Да уж... Языком болтать - не деньгой кидать. Столь густо была осыпана Яся лихими щедротами, что с неделю, больше, разгребала она шиповатую кучу - и носа на деревню не показывала.
Однако урожаистые на дурное слово серебрухины заступницы тем временем и до частушек довымудривались; подговорили пацанье орать на улице:
Ой, слышу - сто,
переслышу - двести:
Яся косточки считает
все ль они на месте?
Заикатая милашка
в санника влюбилася
до того дозаикалась
аж изба свалилася...
Егору-то Серебрухе некогда было вслушиваться в экое бесстыдство. Сутками взялся он иссиживать себя, морокуя, каким ему вывертом навести на новые сани резьбу, чтобы она не только не мешала на взлете, но еще и способствовала вспенивать воздух. Из камышин, рознятых на пластины, приступил он приращивать до козырок только что не теплые крылья: точно такой же хвост скоро оказался способным, по желанию мастера, хоть парусом подняться, хоть опорой распластаться по ветру, хоть послужить рулем.
Многие из большекуликинцев уже сбегали на веретью[4], что пологой горою шла вдоль берега реки, прикидывали на глазок сколь она высока, судачили:
