…
Говорят, что и по сей день, дважды в сутки, в час, когда грань между Днём и Ночью очень тонка, можно лицезреть вспышки заката и рассвета,- то сияние, рождаемое скрещёнными мечами Дня и Ночи…
КонецСентябрь 2011
«Во звоне, страждущем надежды, Не усомнится… или… нет…»Проклятый город доживал свою эпоху…
Большая часть серых улиц походила на развалины, со всё ещё присутствующими людьми, среди которых ежедневно кто-то погибал от лихорадки или заканчивал свой век на помойке истории. Но где-то в глубине души, души самого города теплилась надежда, надежда на то, что новое, ещё не погибшее поколение способно узреть томящуюся душу, душу самого города.
Сегодняшний день был самым обычным серым днём, ничего примечательного не наблюдалось, но всё же было одно отличие… тишина, трагичное молчание которым наполнился город,- казалось он был нем… Но…
- Дзынь!- пропела золотая монета, покатившись по улицам, вымощенным камнем, улицам разваливающегося города. Её путь не имел препятствий, она аккуратно огибала ноги прохожих, и безошибочно сворачивала в нужную сторону, словно ведомая неким намерением, ведомая до тех пор, пока не легла к ногам нищего.
Нищий сидел на земле, опираясь спиной о каменную стену, от его выцветших лохмотьев исходил смрад, его грязный волосы были взъерошены, губы иссохшими, как и само тело, а в чёрных глазах уже увядала жизнь. Настырные мухи кружились возле его головы, периодически ползая по истощенному лицу с открытым ртом, и глазами, замутнёно смотрящими в безоблачное небо. И никто из прохожих не смел, поднять монеты, равносильно тому, как и подать её нуждающемуся. И никто из прохожих не осмеливался забрать злато у умирающего человека, никто… кроме…
Ребёнок, дитя, мальчик лет десяти, глубоко натянув коричневую кепку, дабы скрыть свои заплаканные серые глаза, незамедлительно подхватил золотую монету. Сжав её в крохотных ладонях, он помчался прочь. Не замечая никого и нечего, он свернул за перекресток, направляясь к единственной аптеке, всё ещё как-то существующей в этом чахлом городе. Мать мальчика вот уже несколько дней как была при смерти, и эта монета была шансом спасти её, даже ценой жизни нищего оборванца. Но понимало ли это само дитя? Он купил не обходимые лекарства, поскольку рецепт был в кармане потёртой синий курточки, рецепт, что с таким трудом был выпрошен, или правильнее сказать вымолен у алчного лекаря. Этот лекарь, пожалуй, был одним из немногих, кто хоть как-то мог помочь обездоленным, но алчность этого человека запрашивала не мысленные гонорары за свои, как говорит сам лекарь,- «чудеса». Но мальчик опоздал…
Его мать скончалась в тот же момент, когда он ступил за порог унылого домика. Поверженный горем он плёлся по улицам, сжимая в руках драгоценный мешочек с лекарствами, его рассудок, хоть и детский, был затуманен, а в душе происходили смятения и раздоры, от которых покачнуться даже взрослые. Не заметно для себя, мальчик предстал перед нищим, тем самым, у чьих ног лежала золотая монета. Сердце ребёнка взорвалось горем,- ибо он намеревался помочь этому умирающему человеку,- но и тот отправился к праотцам. Бредовое состояние привело ребёнка к аптекарю, на удивление продавец лекарствами оказался не плохим человеком, и, не ведая жадности, он вернул монету мальчику в обмен на купленные ранее лекарства. Не знаю, что побудило аптекаря на этот шаг, но возможно, что и он сам некогда пребывал в подобном состоянии. И вот сейчас…
Мальчик стоял на мосту, его руки держали упущенный шанс, шанс омытый детскими слезами. Под мостом бродили люди, пожалуй, бесцельно и безучастно к этой жизни, а над головой,- пустующие небо, даже облака покинули этой край. И что же, произошло далее?
- Дзынь!- звякнула золотая монета, упав откуда-то сверху, покатившись по улицам умирающего города, города чья душа всё ещё надеется… возможно… может-быть…
КонецОктябрь 2011
Имена, что на Тисовом Древе
Во бескрайней долине, под сению Тиса,
Старичок обветшалый живёт.
Ростом он невелик, где-то с зёрнышко риса,
Да душой неустанно поёт.
В его серых глазах отражались века,
В седине,- прах угасших сердец.
Млечный путь, серебристая ночи река,
Разделяла с ним тяжкий венец.
Старец рано вставал, и умывшись росой,
Часто в трауре он пребывал.
На просторах его пробил час роковой,
Снова Молох свой след оставлял.
И погибших не счесть, здесь и молод, и стар,
Песнь утраты царила в долине.
Старичок применял свой единственный дар,
Что бы память не сгасла в пучине.
Имена всех ушедших, старик вырезал,
На стволе, да у Тисова Древа.
Его дух говорил,- Отдохни, ты устал,
Ну а старец,- Не сытится чрево.
Но однажды, увы, он склонился ко сну,
На ветвях предаваясь забвенью.
Ну а люди пришли как-то раз по утру,
Онемев, увидав провиденье.
Мелким шрифтом исписано Древо ветвей,
Каждый срез, каждый слог в явь видны.
Ну а люд, содрогнувшись находкою сей,
Сжёг то Древо под взором Луны.
Много лет с той поры миновало и вот,
На ростке что взошёл над золою.
Виден древней изящности имени слог,
Освящённый печальной Луною.
Во бескрайней долине, под сению Тиса,
Старичок обветшалый живёт…
Октябрь 2011
Молох,- всепоглощающая сила требующая человеческих жертв.
«Даже если царствует вьюга, Даже если старость глубока, Есть то, что не старица…»1Мягкое сияние огарка свечи наполняло древесную избушку, некой таинственностью и теплотой, вопреки разыгравшейся снежной вьюги. Избушка издревне стояла у опушки леса, и зимой добраться до ближайших деревень было просто не возможно.
То было преддверие Рождества…
- Бабушка! Бабушка!- восторженно напела девочка лет десяти, подбегая к креслу-качалке, на котором слегка покачивалась уснувшая старушка. Её морщинистое лицо украшала улыбка, видимо навеянная приятными сновидениями. Пожилая дама, тяжело вздохнув, открыла серые глаза, и, поправив потёртый клетчатый плед, спросила тихим и сухим голосом,- Что стряслось милая?- так называла она внучку Лию, точнее правнучку, единственное счастье, что осталось у неё в этой жизни.
