Может быть потому, что был старше иных стариков.
Он сидел, закрыв глаза, привалясь спиной к обшарпанной стене, разбросав стройные ноги в сандалиях-крепидах из отлично выделанной кожи – и при виде его у близнецов глаза загорелись хищным огнем.
Бег их стал бесшумным (во всяком случае с точки зрения братьев), пальцы рук скрючились, словно когти (очень страшные когти!), одинаковые лица исказила одинаковая гримаса (самая жуткая на свете), и, не добежав до юноши самую малость, они прыгнули на спящего, как зверь на добычу.
Добыча, не открывая глаз, вытянула руки и перехватила завопившего Алкида в воздухе, одновременно увернувшись от плюхнувшегося рядом Ификла; потом добыча аккуратно сгрузила одного брата на другого, поваляла образовавшуюся кучу по песку и встала рядом на четвереньки, злобно рыча и скалясь.
– Керберрр! Я – адский пес Керр-берр! – добыча разошлась не на шутку. – Сожру с потррохами!.. рррр…
Сомнительно, что души в Аиде ведут себя при встрече с трехглавым и драконохвостым Кербером так же, как повели себя братья – потому что просиявший Алкид мигом запрыгнул адскому псу на спину, обеими руками вцепившись в кучерявые волосы, а Ификл с победным визгом ухватил самозванного Кербера за ногу в замечательной сандалии и рванул на себя, заставив адского пса шлепнуться на брюхо и истошно завыть.
После того, как все три головы Кербера оказались исправно оторваны, драконий хвост завязан самым сложным узлом из всех возможных, а героям-победителям были торжественно вручены награды – по лепешке на брата и по горсти изюма – тогда настал черед пищи духовной.
– Сказку! – заканючили близнецы. – Пустышка, сказку! Ну, ты же обещал… Про Сизифа!
– Нет, про Тантала!
Мнение братьев, до сих пор единое, разделилось.
– Про Сизифа!
– Про Тантала!
– Уходи отсюда со своим Сизифом!
– А ты – со своим Танталом!
– А ты…
Пустышка двумя подзатыльниками прервал этот диспут.
– Про Сизифа не буду, – решительно заявил он. – Надоело. Лучше про Тантала.
– Как он был басилеем Сипила, – подхватил Ификл. – И боги приходили к нему пировать!
– И как он пировал с богами на Олимпе, – присоединился Алкид, стараясь перекричать брата. – А потом крал нектар с амброзией – и раздавал своим друзьям!
– И разглашал им тайны богов!
– И сказал Зевсу, что его жребий, жребий Тантала, прекраснее жребия Олимпийцев!
– И украл золотую собаку Зевса из святилища на Крите! Подговорил эфесца Пандарея, тот собаку увез, а Тантал спрятал!
– А потом поклялся страшной клятвой, что в глаза ее не видел!
– И сына своего Пелопса принес в жертву!
– А мясом его накормил богов!
– А Зевс его – в Аид! На вечные муки!
– Так ему и надо! Будет знать, как богов человечиной кормить! Вон Деметра плечо Пелопса слопала – и живот разболелся!
Пустышка весело наблюдал за разгорячившимися братьями.
– Конец сказки, – подытожил он. – Вы уже все рассказали.
Близнецы растерянно переглянулись.
– А бабка Эвритея говорит, – словно что-то вспомнив, зачастил Ификл, одновременно запихивая в рот остатки изюма, – что Тантал не басилеем города Сипила был, а богом горы Сипил! А я ей говорю, что она старая и ничего не понимает! Был бы Тантал богом – не попал бы в Аид! Врал бы себе дальше… безнаказанно. Вот!
Алкид с сомнением шмыгнул носом.
– Ну да! А если Тантал не был богом – чего ж Зевс его сразу молнией не треснул?! Еще когда он нектар крал или грубил Громовержцу… Зачем терпел-то? Я вот когда грублю – меня сразу… особенно – Автолик! Ты, Ификл, вечно удираешь, а я за двоих получаю, как Тантал!
– Не ссорьтесь, – перебил мальчишек Гермий-Пустышка. – Оба правы. Был Тантал богом горы Сипил, был… да сплыл. Стал просто басилеем. Один гонор остался божеский, за что и пострадал.
Теперь уже сомнение взяло обоих братьев.
– Так не бывает, – хором заявили они. – Бог – он и в Гиперборее бог! Навсегда. Врешь, Пустышка!
Гермий-Пустышка молчал, улыбаясь – только улыбка его была не такая, к какой успели привыкнуть близнецы, два с половиной года назад познакомившиеся с Пустышкой в переулке возле базара.
– Врешь, – уже не так уверенно повторил Алкид.
Ификл и вовсе замолчал.
– Врешь, – не сдавался Алкид. – Вот Аполлон: и папа у него бог, и мама – бог… то есть богиня! И у Афины… ее вообще Зевс из головы родил. И Гермес…
– У Гермеса папа – бог, – поддержал брата Ификл. – Зевс у него папа! Как у Алкида…
И осекся, испуганно захлопнув рот.
– Мой папа – Амфитрион, – набычился Алкид. – А тебе я по шее дам! У меня свой папа, а у Гермеса – свой…
– А мама у Гермеса – нимфа, – немного грустно сказал Пустышка. – Нимфа Майя-Плеяда, дочь Атланта. А у Диониса папа – бог, а мама – обычная женщина Семела, глупая дочь Кадма, основателя вашего города! И не только у Диониса…
– А как же тогда отличить, где бог, а где не бог? – заморгал Алкид, забыв про болезненный вопрос отцовства. – Если так, то в чем разница?
– Это как раз просто, – подмигнул обоим Пустышка. – Смотрите: вот вы оба – басилеи города Сипил. А я – бог горы Сипил. И я у вас спрашиваю – чей это город?
– Наш, – не задумываясь, ответили близнецы.
– А дворец чей?
– Мой! – мгновенно выкрикнул Алкид; Ификл же только кивнул.
– А дороги в городе чьи?
– Мои, – на этот раз Ификл успел первым.
– А люди?
– Мои! – близнецы стали поглядывать друг на друга с недоверием и ревностью.
– А гора Сипил, близ которой город?
– Моя!
– Нет, моя!
– Нет, моя!
– А я тебе войну объявлю!
– А я тебе… я тебе…
– Вот и видно, что вы люди, – покачал головой Пустышка. – Только человек говорит: «Это я, а это – мое!» И готов за это убивать. А бог горы Сипил сказал бы совсем по-другому…
Тишина. Напряженная, внимательная тишина.
– Бог сказал бы: «Это – я; а эта гора – тоже я! Каждый камень на ней – я, каждый куст – я, ущелье – я, пропасть – я, ручей в расщелине – я, русло ручья – я!» Вот что сказал бы бог…
– А Зевс его молнией! – крикнул Ификл. – Да, Пустышка?
– Кого, малыш? Если есть «я», и есть «мое» – тогда можно молнией… Огонь, грохот – и «я» исчезло, а «мое» стало «ничье» и вскоре будет «чьим-то»! Но если все – «я», тогда кого бить молнией? Камни, ручей, птиц, кусты, ущелье – кого? Гору – молнией?
– Гору! – закричали оба.
– Всю гору?
– Всю! Стереть с лица земли! Трах – и нету!..
– Стереть с лица земли? Но богиня Гея говорит про землю: «Земля – это я!» А горный ручей впадает в реку Кефис, и бог реки говорит: «Река – это я!» Вода в реке, тростник по берегам, мели, перекаты, галька – я!
– И его молнией, – неуверенно пробормотали близнецы. – И Гею – молнией… всех – молнией…
