— Ы-ы-ы-у-у-а-а-а-ахххххх… — кусты встрепенулись, пробужденные от расслабленной предполуденной дремы мощным потоком бывшего пива; на темно-зеленых листьях розы заиграли веселые искорки; хихикнула, засмущавшись, пробегавшая со смутно знакомым тазиком служанка.
Вернувшись в комнату, Марат первым делом неуверенно схватил кувшин, приятно обдавший ладонь глиняным холодком. Поднеся кувшин к лицу, фон Цвайбире, преобразившись и даже несколько просветлев, растроганно просипел в потолок пересохшим ртом:
— Кул-Тху, эй! Какой же ты нормальный парень! Блин, зуб даю: не забуду!
Комнату заполнило судорожное глыканье, перемежающееся пыхтеньем, отдуваньем и легкими, прозрачными отрыжками; завершилось же утробным, раскатистым, достойным настоящего феодала «Ак Барс — чемпион!». Даже пришлось вернуться в горизонталь — легкое, но забористое светлое мощно ударило изнутри, наполняя жизнью свернувшиеся капилляры, рассасывая хрустящие спайки в мышцах, размачивая запекшуюся коросту на мозге…
Через десяток минут отпустило уже по-настоящему, до слабого интереса к окружающей среде и некоторого желания встать, однако любые попытки восстановить последовательность минувшего дня проваливались в мутно-синюю бездну, выжженную в мозгу адской смесью шнапса и оказавшегося коварным местного светлого… Так. С начала. Шел валить дракона, ага… Дошел? Дошел, по моему… А!!! Сякаефф, елы-палы! Интересно, где он щас? Блин, да хер с ним, дальше-то что?.. Так, Сякаефф улетел, ага, фюрст, да… Попа, кстати, проконтролировать, суку. Блин, какого еще попа?! Ладно, потом всплывет, будет надо… А, я ж теперь тоже фюрст, вона че… Ни хера себе! — удивился Марат и снова нырнул в бездну. — … Так, обмывали, Таганку еще спели, кажется… Обмывали — дальше-то че? Че ж дальше-то…
Дальнейшие мнемонические усилия не добавили ни бита полезной инфы.
— Ми-и-и-илый?.. Мара-а-атикь! — донеслось откуда-то из глубины дома. — Ты уше всталь, майне ли-и-ибе?
… Эт-то еще че за фамильярности?!.. — недоменно повел было ухом Марат, и дверь распахнулась, впуская гнедиге фрау Глистенгильду фон Цвайбире. Марат удивленно воззрился на тощую рыжую селедку в конопушках, с деловущим видом влетевшую в комнату. Селедка уперла руки в боки, бесцеремонно рассмаривая Марата, постояла, пульнула претензию:
— Фуй, как ты натышаль перегаром! Саффтракть, майне либе, только сначала умойся! — и унеслась, метя полы широким подолом.
— А… — начал было Марат, но было уже поздно. Совсем, окончательно поздно — но это еще только предстояло понять.
Пока же, напяливая отстиранные и пахнущие утюгом шмотки, он тревожно наблюдал новую череду неясных видений вчерашнего — пьяного пастора, с мстительной ухмылкой шатающегося перед ним с раскрытой книгой — и рядом, похоже, эта самая селедка; вопли «Горько!» и довольную рожу пройдохи фюрста, что-то гоняющего Марату за то, что «хороший тело не стоит отклатыфать на саффтра»; из глубин похмельной памяти всплыл даже сахарно белеющий в темноте селедкин круглый зад, сжатый в попытке попасть его собственными руками.
За не по-оркски обильным и тщательно сервированным «саффтраком» Марат успел подтвердить свои смутные догадки о семейном положении, где положено (кем? И кому?!) держать то, где се, и че не хватать руками; поперхнуться яичницей при укоризненном вопросе «А где сейчас сумка с фосем тысяч тефятьсотт пятьтесят отин рейхсталер тесять пфенниг?» — а ведь на самом деле, как кинул в угол в Администрации, так и забыл! — но, оказывается, семейная «кассен» уже сложена в сундуке и ему пора вступить во владение ключом; однако, далеко его убирать не следует — предстоят «непольшие хосяйственные расхоты», и узнать свои планы на вечер — «натто пыть у папахен, решать фопрос о пританном»… Словом, Марат был добросовестно загружен по самое не балуй, и к концу завтрака мрачно осознал факт — запланированный список удовольствий, коими он намеревался отметить достигнутую, наконец, цель — придется отложить, если не отменить вовсе. Вовлеченный в неконтролируемую им череду событий, и еще довольно дурной с бодуна, Марат отдался несущей его Дром Баро, решительно не желая вмешиваться в происходящее.
… Не, во сука этот фюрст, а! «Тафайте за это фыпьем!» И за то, и за се, и за мирный космос, и за день полиграфиста!.. — трясясь в повозке, фон Цвайбире безучастно провожал глазами чудесные горные виды, так радовавшие его по дороге сюда. — … Развел, как клофелинщица с трех вокзалов надымского командировочного… Счастливая, пунцовая от радости Глистенгильда, восседающая рядом с самым настоящим законным мужем, трещала не затыкаясь; прислушавшись разок в самом начале, законный муж понял, что развивается тема «А здесь мы поставим шкаф» и отключился от ее журчания, предавшись наблюдению за пейзажем, отныне ему принадлежащим. Вид радовал душу: неправдоподобно красивые горы, снизу кое-где лес, выше — скалы и снег… Эх, жалко на лыжах тут лет через пятьсот только кататься начнут. А то озолотился б, стопудово, вон какие склоны валютные. Воткнул бы подъемничек, сарай на двести мест — и банчи в три цены всякой шнягой…
Бизнес-планирование было прервано острым локтем, швейной машинкой застучавшим в многострадальную печень:
— Милый, это есть майне кляйне фатерлянд! — гордо оповестила скривившегося от боли Марата привставшая с места Глистенгильда, обводя рукой открывшуюся с горы панораму. — Прафта, красифо?
— А где замок?
— Вас ист… Чьто, Маратикь? Чьто есть замокхь?
— Ну, это, такой хаузе, с вот такими… — Марат, как умел, изобразил жестами нечто романо-готическое, с подъемным мостом и донжоном. — Фатер где живет? Фатера папина, короче…
— А! Бург? Лохшвайнштайн? Ну… Папхен пока снимает этаж в таферне… Но это фременно, Маратикхь, пока папхен не решит финансофые проплемы…
— А кто тогда живет в… этом, блин… Лохоштайне?
— Папхен пыл фынуштен его сдать, до конца гота. Цены на сыр сейчас отшень нисские, и еще Сякаефф…
— Вот так даже? — хмыкнул Марат. — И кто снял?
— Герр Фексельперк.
— А че, он такой крутой, что ли? Денег больше, чем у авторитета?
— Ну… Он у нас тает кредитт, собирает в опщак. Папахен ему немношко толжен. Таферна тоже наполовину его.
— А в общак-то почему? Авторитет же перед общаком отвечает. — изумился Марат, но что толку беседовать за такие дела с бабами, к тому же ему стало жалко мигом погрустневшую дочку попавшего на бабки фюрста.
… Надо посмотреть, че это за перец такой… — подумал Марат, вернув базар в более веселое русло. Вновь приобретенная классовая солидарность, купно с воспоминаниями о том, каким нормальным пацаном показал вчера себя фюрст, придала его мысли в сторону оттенок праведного гнева: …Ни хрена себе — в общак он тут собирает. Авторитет сначала кровью выкупи, потом собирай…
