Шаги. Бусины занавеса звякнули. Алият резко обернулась. Боннур замер в дверях, потея. Она ощутила этот запах, знойный, молчаливый запах мужчины. Она и сама взмокла, платье прильнуло к коже. Отстегнув чадру, Алият швырнула ее на пол.
— Госпожа моя, — задохнувшись, пролепетал он, — о моя госпожа!
Она двинулась ему навстречу. Бедра ее покачивались, будто по собственной воле. Дыхание участилось.
— Чего ты хочешь от меня, Боннур?
Юноша затравленно озирался, устремляя свой олений взор то направо, то налево. Попятился на шаг, вскинул руки оборонительным жестом.
— Не надо!
В голосе его звучала мольба.
— Что — не надо? — рассмеялась Алият, останавливаясь прямо перед Боннуром — так, чтобы он не смог отвести взгляд. — Нам с тобой надо продолжить занятия…
Если он благоразумен, он согласится. Сядет и начнет спрашивать, как лучше торговаться с караванщиками. Не позволю ему быть благоразумным, ни за что не позволю!
— У меня дела в Триполи, которые могут задержать меня недели на три, — заявил Забдас. — Поеду с Небозабадом. Он так или иначе отъезжает через пару дней.
Алият обрадовалась, что, придя к нему в контору, не сняла чадру.
— Не хочет ли мой господин поведать, что это за дела?
— Незачем. Ты стала бесплодной по части советов, как и во всем остальном. Я сообщаю об этом лично тебе лишь для того, чтобы подчеркнуть и без того очевидное: в мое отсутствие тебе надлежит оставаться в гареме и вернуться к обычным обязанностям жены.
— Разумеется, мой господин.
До сих пор они с Боннуром по-настоящему встречались лишь дважды — прежнее не в счет. Да и эти две встречи были в дневное время.
Тирия зашевелилась.
— Мама…
Алият подавила вспышку гнева.
— Тс-с-с, дорогая, — выдохнула она. — Спи.
Пришлось ждать, пока девочка кончит метаться с хныканьем по кровати и утихнет.
Наконец-то!
Ноги сами находили путь во тьме. Алият подобрала ночную сорочку, чтобы случаем за что-нибудь не зацепиться. Вот так же неупокоенные мертвецы выбираются из могил, мелькнула мысль. Но Алият шла к жизни. Уже сейчас все соки бурлили в ней, ноздри впивали пьянящий аромат собственных жгучих желаний.
Никто не проснулся, а о стражниках в таком маленьком, унылом гареме не могло быть и речи. Алият касалась стен кончиками пальцев, нащупывая дорогу, пока не добралась до заветного коридора. Нет-нет, бежать нельзя, не к чему подымать шум. Нити занавеса скользнули вокруг нее змеями. За окном сияли звезды, сквозь оконный проем дышал прохладный ветерок из пустыни. Сердце колотилось отчаянно. Алият стащила с себя сорочку, отшвырнула ее в сторону.
Он пришел. Она впилась пальцами ног в грубую ткань ковра.
— Алият, Алият! — эхом отдался в ушах его хриплый шепот.
Боннур споткнулся, опрокинул табурет. Алият гортанно засмеялась, скользнула к нему и пропела:
— Я знала, что ты придешь, возлюбленный…
Его руки сомкнулись вокруг нее. Она впилась пальцами ему в плечи, притянув к себе изо всех сил. Язык ее метнулся к его губам. Он опрокинул ее навзничь, и они вдвоем оказались на, ковре. Она еще успела подумать: надо бы позаботиться, чтоб не осталось синяков. Боннур сладко застонал, и ее голос вторил ему.
Вспыхнул фонарь.
— Полюбуйтесь! — проскрежетал Забдас.
Боннур скатился с Алият. Оба сели, отпрянули друг от друга, кое-как поднялись. Фонарь в руке у Забдаса ходил ходуном, и по стенам метались огромные вычурные тени. Алият видела мужа по частям — то белки глаз, то нос, то слюнявые пеньки зубов, то морщины. Он буквально источал ненависть, а справа и слева стояли двое его сыновей с мечами в руках. Клинки блестели.
— Мальчики, схватить их! — заорал Забдас. Боннур дрогнул и вскинул руки, как нищий.
— Нет, хозяин, мой господин, о нет!
Забдас задумал это с самого начала, сообразила Алият. Не собирался он никуда ехать ни с каким караваном. Троица ждала в соседней комнате, притушив огонь; он был уверен в том, что ждет не зря. Теперь он избавится от меня и приберет к рукам мое имущество в убеждении, что даже ифриту или иному воплощенному во мне злому духу не увернуться от наказания за супружескую измену.
Некогда она бы только приветствовала приход конца. Но многолетняя усталость вдруг перегорела, от покорности не осталось и следа.
— Боннур, сражайся! — отчаянно призвала она. — Иначе нас увяжут в мешки, и народ забьет нас камнями до смерти! Или ты не мужчина? Спаси нас!
Алият подтолкнула юношу, он взревел и ринулся вперед. Сын Забдаса взмахнул мечом, но неумело — и промахнулся. Боннур перехватил его одной рукой, а другой нанес удар кулаком. Удар пришелся по носу, раздался хряск. Сцепившиеся противники едва не задели Алият, окропив ее кровью. Второй сын Забдаса неуклюже обходил их кругом, боясь нанести удар брату. Она отскочила.
Забдас заступил дверь, но Алият выхватила фонарь из слабых рук старика и швырнула на пол. Разлившееся масло полыхнуло желтым пламенем. Забдас взвизгнул — огонь лизнул его лодыжку.
Алият нагишом проскочила по коридору, по лестнице, по переулку на призрачно сереющие меж слепых стен улицы.
Когда караван готовится к отправке, Филиппинские ворота не закрывают на ночь. Если вести себя осмотрительно, двигаться медленно и держаться в тени, стражники у ворот могут и проглядеть ее.
О Боннур! Но сейчас нельзя позволить себе ни слезинки, ни вздоха о нем — если только ей дорога собственная жизнь.
Те в караване, кто решил оглянуться, могли заметить, как первые лучи солнца коснулись башен Тадмора. Плодородная долина кончилась, впереди развернулась степь; а небо все светлело, пока последние звезды не угасли на западе, там, куда держал путь караван.
В тот день они почти не встречали следов человека. Небозабад, срезая путь, свернул с римского тракта в пустыню, на узкую тропу, пробитую многими поколениями караванщиков. У грязного озерца, где могли напиться лошади, он скомандовал привал. Люди утолили жажду из бурдюков, а верблюдам пришлось довольствоваться той влагой, что содержалась в низкорослых кустиках.
Пробравшись сквозь суету и сутолоку, караван-баши отыскал нужного погонщика.
— Хатим, теперь я заберу эту кипу.
Погонщик ухмыльнулся в ответ. Как и большинство караванщиков, он считал контрабанду неотъемлемой частью своего ремесла и не задавал лишних вопросов.
На деле кипа была скорее длинным свертком, перевязанным веревкой и уложенным на спину верблюда поверх прочих грузов. Раб Небозабада отнес сверток к нему в шатер, положил на землю, низко поклонился, вышел и на корточках уселся у входа — стеречь от непрошеных посетителей. Небозабад, опустившись на колени, распутал узлы, развернул материю и выпустил Алият. Вид у нее был ужасающий: мокрые от пота волосы прилипли к голове, одолженный Небозабадом халат — к телу. Ввалившиеся глаза с пустыми зрачками, потрескавшиеся губы. Но как только караван-баши дал ей напиться и немного поесть, к Алият буквально на глазах начала возвращаться жизненная энергия.
