— Ждут ли?
— Конечно.
— Тогда почему бы тебе их не поискать? Почему бы не посмотреть своими Волчьими глазами? — Он лукаво и ехидно улыбнулся ей. Взгляд Луэркаса говорил ей: я знаю нечто такое, чего не знаешь ты, и Дане вдруг захотелось пронзить кинжалом его сердце, чтобы посмотреть, как злейший враг ее будет корчиться, умирая. Однако он не позволит ей убить его. Она знала это.
Даня не сомневалась в том, что и Галвеи, и Сабиры спокойно отсиживаются за своими стенами, пережидая мор, опустошивший Калимекку. Она решила доказать это Луэркасу. Воспитанная Волком семьи Галвеев, обученная самым мрачным чарам, закаленная горьким опытом, она постоянно ощущала скользкие и соблазнительные токи Волчьей магии, пронизывавшие ее мышцы, кровь и кости своим черным пламенем.
Она впустила этот поток в свой разум и, соткав из него шар белого света, отдала этой сфере свое зрение. Вслед за этим Даня отделила от себя и шар и зрение, и направила их к городу, к Домам Великих Семей. Первым делом она послала их к цитадели Сабиров и увидела, что ворота ее закрыты. Серый шелк, прикрепленный к гладкому белому камню, полоскался на ветру по обе стороны ворот. Устремив свое зрение внутрь, она увидела погребальные костры, в которых обгорелые кости лежали вперемешку с угольками. Она увидела немногих оставшихся слуг, бродивших по просторным пустым залам или прятавшихся на складах. Она обнаружила тело старой женщины-Волка, изувеченной чарами до полной утраты человеческих черт. Вздутое и гниющее тело осталось лежать на полу там, где ее встретила смерть, когтистая рука женщины стискивала разорванное горло мертвого человека. Еще Даня увидела мужчину, пустыми глазами глядевшего в потолок над постелью, живого и невредимого, но охваченного безумием. А после мужчины — изголодавшегося ребенка, запертого в пустой кладовой, уже неспособного кричать или стучать в дверь.
Но она нигде не нашла Криспина, не увидела Анвина, не отыскала Эндрю. Она направила свои чары на них, вспоминая их внешность, очертания их тел и душ, а затем послала свет своего зрения дальше, за пределы дома Сабиров. Ничего не обнаружив, она протянула руку, схватила одного из Шрамоносцев, стоявших возле ее походного трона, вонзила два когтя в его горло, извлекла силу его жизни из крови, хлынувшей из-под ее руки на землю, и послала свет своего зрения еще дальше. И опять ничего не увидела. Гнусная тройка перестала существовать.
Затем она обследовала Дом Галвеев и заметила вокруг его стен незнакомых людей, но внутри его царила… пустота. Лишь в большой гостиной обнаружились ее кузина Кейт, дядя Дугхалл и какой-то мужчина, стоявшие на коленях вокруг серебряной чаши на полу, но, кроме них троих, во всем огромном доме не было ни единого живого существа.
Гофт, подумала Даня. Семья бежала на Гофт. И она послала свое зрение на остров. Но ворота дома Черианов были сорваны с петель, торговцы устроили базар внутри его стен, а в самом доме поселились воры, бродяги и шлюхи.
Их не было. Они исчезли. Исчезла ее Семья, исчезло Семейство Сабиров… все, кто мучил ее, все, кто бросил ее. Люди эти исчезли не только из своих домов, но и из жизни. Все они были мертвы. Все до единого.
Она поклялась отдать свою жизнь, чтобы увидеть, как они скулят возле ее ног, чтобы услышать собственными ушами слова их мольбы и раскаяния. Она убила свое дитя, чтобы исполнить эту клятву, и теперь, стоя здесь, перед воротами города, где должны были находиться ее враги, окруженная войском, алчущая отмщения, она обнаружила, что все ее должники оставили этот мир!
С отчаянным воплем Даня разбила светящуюся сферу, в которую было заключено ее зрение, поднялась с трона, оттолкнула ногой труп принесенного ею в жертву Шрамоносца и повернулась к Луэркасу.
— Ты знал это! — яростно крикнула она. Расплывшись в улыбке, он ничего не ответил.
— Ты знал, что все они мертвы! Ты знал это!
— Конечно же, знал, и если бы ты обращала побольше внимания на происходившие в Калимекке события, то тоже узнала бы обо всем намного раньше.
— Но почему ты привел нас сюда, если знал о поразившей город чуме?
— Никакой чумы здесь не было. Просто при уничтожении Зеркала Душ погибли несколько человек — и только. В городе нет больных. Как нет и умирающих от неведомой и страшной заразы.
— Несколько человек! Но город совсем опустел.
— Горожане решили, что начался мор. — Луэркас пожал плечами. — Глупые люди. Те, кто мог, бежали, здесь остались лишь те, кто слишком беден или слаб, чтобы оставить город… те, кому все равно, живы они или умерли. И это вполне устраивает меня.
— Мы должны взять себе богатства этого города, — объявил один из Шрамоносцев. — Ты обещал отдать нам самый великий город Матрина.
— Так и будет, — ответил Луэркас. — И если какая-нибудь горстка горожан решит выступить против вас — убейте их. Город сам по себе является достойным призом, и его население только мешало бы нам.
— А что будет со мной? — завизжала Даня. — Что будет с моей местью?
— Ну что тебе сказать? Ты ошиблась в выборе. Как и все, кто живет ради отмщения. Они никогда не получали того удовольствия, о котором мечтали. И то, что ты не стала исключением из этого правила, меня вовсе не удивляет.
С яростным воплем Даня бросилась на него, протянув оба когтистых пальца к его горлу, но стражи, стоявшие по обеим сторонам трона Луэркаса, схватили ее и оттащили от него. Даня взвыла в бессильной злобе, и Луэркас расхохотался:
— Я долго ждал этого мгновения, и оно оказалось восхитительным — как я и надеялся. Как приятно наконец обнаружить в тебе крепость характера. Теммиасс, принеси цепи.
Один из Увечных выбежал из шатра и мгновение спустя вернулся с тяжелыми цепями и наручниками. Стражи надели их на Даню и приковали ее к трону Луэркаса, хотя кое-кто из них украдкой бросал косые взгляды на Иксахшу, исполняя его приказ. Когда они закончили, Луэркас сказал:
— По-моему, ты достаточно побаловалась со своим оружием.
Он прикоснулся к ней указательным пальцем, и правая рука Дани с двумя когтями начала плавиться. Добела раскаленное свирепое пламя охватило ее плоть; что бы она ни делала, пытаясь оградить себя от чар Луэркаса, он просто менял направление заклинания и продолжал жечь ее. Боль заставила Даню упасть на колени… она завизжала и стала просить о пощаде, опозорив тем самым, как она думала, и себя, и свою Семью… Впрочем, нет, у нее больше не было Семьи. У нее не было ничего.
Луэркас остановился, лишь когда правая рука ее превратилась в обрубок.
— Пока довольно с тебя, — сказал он, погладив ее по голове. — Разрешаю тебе сидеть у моих ног, будь же доброй комнатной собачонкой, которой ты и являешься на самом деле, а потом я, быть может, научу тебя каким-нибудь веселым фокусам. Я лично считаю, что унижение полезно для души, а ты как думаешь?
