жриц, – приказала Миз'ри своим воинам.
– Твое предательство будет иметь последствия! – крикнула на нее Мать Биртин.
– А ты забери ее, – сказала Миз'ри Малагдорлу, чей хмурый взгляд стал еще подозрительнее, когда он удивленно посмотрел на Миз'ри, а затем превратился в ухмылку, когда повернул голову, чтобы посмотреть на Мать Биртин. – Отправляйся в свой Дом со всей скоростью и отдай ее Матери Мез'Баррис в качестве моего подарка, и пусть поступит с ней так, как считает лучше... или хуже.
Малагдорл был более чем рад услужить. Он грубо схватил Мать Биртин за руку и потащил вперед, или попытался это сделать, потому что на удивление сильная женщина сумела вырваться. Она только начала протестовать, как левый хук Малагдорла попал ей в челюсть, повалив на пол. Сильный и грубый воин предупреждающе поднял трезубец и отстранил ее дочерей. Он подошел к упавшей женщине, схватил ее за воротник платья и, с легкостью подняв в воздух, перекинул через плечо. Неся ее как мешок, он жестом велел Кайтейну открыть врата.
Чарри Ханцрин продолжала пристально смотреть на Мать Миз'ри, ее глаза ясно давали понять, что она думает о Матери, с которой так грубо обращается простой мужчина.
Мгновение спустя она немного успокоилась. Миз'ри кивнула ей, таким образом сообщив, что она тоже потрясена зрелищем.
Чарри опасалась, что настолько спутанные нити загубят любой их союз против могущественного Дома Бэнр.
Как только дюжина Армго прошла через ворота и исчезла, Миз'ри выразила согласие.
– Он так стремится завоевать репутацию Утегенталя, что слишком часто забывает свое место, – открыто призналась Миз'ри. – Я объясню Матери Мез'Баррис, что такое обращение с Матерью, любой Матерью, особенно из старого и благородного Дома, недопустимо.
Чарри заметила, что последние слова она адресовала дочерям Фей-Бранч, что тоже обеспокоило жрицу Ханцрин. Мать Миз'ри попыталась проявить дипломатию и смягчить ситуацию в Доме, который только что захватила.
Неужели она действительно верила, что Фей-Бранч когда-нибудь забудут или простят?
В этот момент Чарри Ханцрин поняла, что пути назад не будет. Они выберут сторону и либо победят, либо потеряют все.
Сегодня они будут жить. Но Мензоберранзан не оправится.
Часть 2
Суровая, жестокая истина
Если все едино, то одинок ли человек?
Вопрос звучит нелепо, и все же он не дает мне покоя в последние дни, с тех пор как само понятие этого неожиданного парадокса появилось в моих мыслях. Красота трансценденции, как я понял из своего короткого опыта, заключается в единстве со всем – с каждым камнем, деревом, живым существом, пустым пространством и звездами. Несомненно, то было обширное познание с полным осознанием и пониманием более высокого уровня мышления и бытия, в котором присутствовали комфорт и радость. Передо мной открылись новые переживания и понимание, укорененные в мультивселенной высшего удовлетворения и гармонии.
Но если я стану единым целым с теми, кто был раньше, если наше сознание и понимание, наши мысли и чувства станут полностью общими, причем на таком уровне близости, что слово «разделены» уже не подходит для правильного объяснения этого соединения, подразумевает ли это также одинокое существование? Всепоглощающее, вездесущее и всеведущее... и поэтому одинокое?
Это было бы и раем и адом.
Так что «нет», говорю я и надеюсь, что в единстве и осознании того, что все мы – звездный материал, мы при этом не должны полностью заменять какую-то частичку своей индивидуальности.
Парадоксальным и совершенно неожиданным образом, взгляд на мультивселенную через ощущение трансцендентного единства привел меня к более искреннему сочувствию и признательности к тем, с кем я не согласен. Споры, дебаты, сам опыт оспаривания «истин» – это вкус жизни и ключевой ингредиент роста. Стремление к самосовершенствованию – вот в чем заключается вызов. Становиться лучше с каждым новым опытом, карабкаться на пресловутую гору по ровным и трудным тропам – значит чувствовать движение вперед и вверх и испытывать чувство удовлетворения и свершения.
Разве это утрачивается во всеобщем восприятии?
Неужели всезнание настолько совершенно, что другие чувства больше не нужны?
Я не могу знать (возможно, даже не узнаю никогда) до тех пор, пока смертная оболочка не перестанет существовать, и эта неизбежная истина пробудила во мне незаинтересованность, или, точнее, дистанцию, от невзгод материального, смертного мира. A откровение, которое должно было быть прекрасным, вместо этого вселило меланхолию.
Я по-прежнему испытываю простые радости. Моя улыбка не натянута, когда я смотрю на Бри, Кэтти-бри, или любого из моих друзей, и интерес у меня, безусловно, есть.
Или был.
Ибо эта меланхолия, как я теперь ясно вижу, была оплачена ущербом для тех, кого я люблю.
Такое нельзя терпеть.
И теперь я также вижу, что при всей красоте выхода за пределы земной оболочки и всех ее ограничений, то, что я потерял в этом коротком путешествии, не так уж незаметно и не вызывает сожалений.
Потому что я хочу спорить. Я хочу, чтобы мне бросили вызов. Я хочу не согласиться.
И больше всего я хочу понять точку зрения другого человека – отдельного и самостоятельного индивидуума, несущего на себе груз собственного опыта, испытаний, радостей и потребностей, с которым у меня разногласия.
Теперь я понимаю, что цена трансцендентности еще выше. Возможно, «одиночество» – неправильное слово для состояния всеведения, или, точнее, оно описывает лишь часть утраты.
Ибо в путешествии к этому состоянию есть надежда, а в испытаниях есть свершения, и даже шрамы от неудач имеют ценность, как указатели на пути к совершенствованию.
Много лет я жил один, полагаясь только на себя. Все изменилось, когда я встретил Монши, и изменилось еще больше, когда я впервые взобрался на склоны Пирамиды Кельвина в Долине Ледяного Ветра и обнаружил себя добровольным членом группы, семьи.
Они полагаются на меня, и это замечательное чувство.
Я полагаюсь на них и знаю, что могу, и это еще лучше.
Вместе мы сильнее. Вместе мы лучше, делим радости, разделяем горе и боль.
Мы связаны друг с другом, но при этом остаемся разными. Мы спорим – о, как мы спорим! – и мы растем. Мы боимся друг за друга в бою и радуемся, что мы все вместе.
Еще до того, как мы отправились на север, Магистр Кейн мог бы просто сбросить свое физическое тело и остаться во мне, присоединиться к моим мыслям, разделить
