Ознакомительная версия.
Будет конец, если не…
– Ро-о-ов! – дико заорал Бернгард. – Жечь ров!
Засуетился, отдавая команды и размахивая мечом однорукий Томас.
Трое кнехтов из надвратной башни, что до сих пор почти не принимали участия в битве, а больше следили за костерком, разведенным под бойницами, подскочили как ужаленные.
Ага… В руках у каждого по большому заряженному арбалету.
У четвертого – горшок, из которого торчат толстые концы неоперенных стрел. Немного – с полдюжины. Кнехт с горшком вытаскивает ровно половину.
Раз, два, три…
И вот – извлеченные из сосуда стрелы уже покоятся на арбалетных ложах, на натянутых тетивах, в специальных зажимах. Все три стрелы лишены не только оперения, но и стального наконечника. Вместо острия на каждой – толстенный – этак, с хороший кулачище – и длинный – на добрых две трети древка – моток пакли.
Нет, это не простые зажигалки, которыми защитники крепости издали расстреливали приближающегося противника. Такая стрела больше походила и не на стрелу вовсе, а на факел. Да, факел и есть. И самострел тоже, видать, не для боя предназначен, а для того лишь, чтоб закинуть тот факел в ров и вогнать поглубже в ворох хвороста и дров.
Пакля на наконечнике – маслянисто поблескивает вязкой темной жижей. Пакля пропитана так, что аж сочится. Масло и алхимическое огненное зелье – вперемешку. Густые капли цвета упыриной крови ляпаются на камень.
Поднеси огонь – и пыхнет сразу. И гореть будет жарко. И не погаснет долго.
Четвертый, не обремененный тяжестью самострела, кнехт уже отставил горшок, уже торопливо подпаливает стрелы-факелы, уже отскакивает в сторону, уступая дорогу.
Арбалетчики взваливают тяжелое оружие на широкие уступы-подставки меж каменными зубцами. Справа стрелков прикрывают Томас – однорукий кастелян орудует мечом с потрясающей ловкостью. Слева – Конрад, тоже являвшийся мечником не из последних. Четвертый кнехт из поджигательной команды подхватывает копье, занимает позицию возле Томаса.
И Бернгард – там же. А Всеволод неподалеку от Конрада выкручивает клинками смертоносную мельницу.
Как дела там, на правом фланге – не видать, а здесь, слева…
Вжик! Вжик! Два взмаха двумя руками, двумя мечами. Катится, брызгая черным, голова с оскаленной пастью, летит, шевеля в воздухе когтями-кинжалами, отсеченная рука.
Конрад тоже срубил одну тварь, попытался принять на щит и столкнуть со стены вторую. Ан, не вышло. Упырь вцепился в треугольный щит мертвой хваткой. Вереща и воя от боли, вогнал когти в дерево с серебряными нашлепками, повис всем телом – не стряхнуть, а клыкастой пастью уже тянется за щит. Пока тевтон, глухо рыча из-под шелома, сколупывал клинком настырную нечисть, заминка вышла.
И Всеволод из-за вертящегося Конрада тоже не заметил, как…
Эх, не уследили!
Одна когтистая лапа цапнула-таки снизу крайний слева самострел, вторая – подцепила под серебрёный шелом стрелка, так и не выпустившего оружие. Стрела-факел выпала из зажимов арбалетного ложа, прежде чем щелкнула тетива. Орущего стрелка когтистые лапы выдернули за стену, прежде чем мечи Всеволода и Конрада поспели на помощь.
Но два арбалета все же выстрелили. Всадили два горящих факела в трескучий завал во рву. Видимо, это был сигнал: с других стен, с башен вниз тоже полетели зажигательные стрелы. Не в упырей – в ров, в хворост, щедро политый горючей смесью.
Палили рукотворный бурелом одновременно, отовсюду, с разных концов.
И – подпалили!
И – занялось! И побежали по рву веселые огоньки.
Поначалу слабые, дымные, едва заметные, они быстро крепли, грозя вскоре обратиться бушующим пожаром.
Пламя разгоралось!
Вот жгучие языки пробуют на вкус мертвых тварей, пронзенных стрелами и валяющихся в охапках хвороста. Вот – хватают за ноги перебирающихся с той стороны упырей. А вот уже и весь ров пылает вовсю.
Вверх – выше стен, к самому небу – взметаются снопы искр, черной вьюжкой-метелицей поднимается горячий пепел и густой тяжелый дым. С треском проседает сгорающий хворост, рушатся обложенные сухими ветками дровяные шалашики, колодцы и поленицы. Объятые пламенем бревна хрустко вминают полыхающую растопку и тоже уходят вниз, ворочая боками с обугленной искристой корой.
Да, костерок во рву был выложен с умом: осевшие угли, отделенные к тому же от замка валом, не раскалят, не попортят каменного основания стен, не повредят крепости. Весь жар изо рва пойдет вверх. И то – хорошо, то – разумно. Раскаленные уголья – не текучий греческий огонь, что горит быстро, сильно, что опаляет и обжигает все на своем пути, но большого жара не дает. От раскаленных угольев и каменная кладка потрескаться может.
Пламя металось и ревело – и во рву, и надо рвом. Будто сама земля разверзлась над преисподней. Мертвые бледные тела и живые кровопийцы, не успевшие вовремя выпрыгнуть из хрусткой огненной ловушки, десятками, сотнями скатывались в огненный провал, корчились в пекле, вспыхивали, раздувались, взрывались фонтанами черных брызг, обугливались буквально на глазах.
– Из адовой бездны вы народились и в геене огненной сгинете! Аминь! – послышалось где-то рядом – громогласное, яростное, истовое…
Всеволод в изумлении оглянулся. Орденский священник – в черной рясе и белом плаще, без меча, но с огромным крестом в руках стоял на стене. Вроде бы тот самый клирик, что после дневной вылазки принимал вместе с лекарем-алхимиком тяжело раненного рыцаря. Что ж, вовремя появился святой отец. И слова сказаны к месту…
– Аминь!
– Аминь!
– Аминь!
Тевтоны, вдохновившись, вдруг затянули незнакомую Всеволоду песнь – долгую, монотонную торжественно-унылую. Какой-то латинянский церковный гимн… Мощный басовитый мотив пробивался сквозь пронзительные крики умирающих, сквозь вой упырей.
Орденские братья пели на стенах и пели под стенами – в замковом дворе, где тоже кипела сеча, где лютовала смерть. Песнопение сражаться тевтонам не мешало – скорее, наоборот. Крестоносцы разили нечисть и гибли сами с неведомым псалмом на устах.
Русичи, татары и шекелисы рубились молча.
А снаружи…
Всеволод выглянул из бойницы. Лицо обдало потоком горячего воздуха: жар ощущался даже здесь, наверху, на изрядном удалении от огненного кольца, обвившего крепость. А что же тогда творится там, возле рва? А во рву?!
Творилось…
Что-то…
Языки пламени, будто огненным ножом, распороли темное воинство. Отрезали изрядный кус его, пробившийся к замку. А остальное… остальные… Невыносимый жар жег и оттеснял оставшихся на той стороне упырей обратно к частоколу. Пылающий ров не позволял врагу навалиться всей массой – как прежде, как до сих пор.
Ознакомительная версия.
