Тогда сразу двое бросились к герцогской лошади, и человек помоложе, блестя белками глаз, начал кричать:
— Они заперлись там! Двое! Мы их поймали, да они вырвались — один бежать, а двое — заперлись!
Ирмингард, не глядя, отстранил крикуна и повернул лицо в сторону второго, до сих пор молчавшего и только переминавшегося с ноги на ногу:
— Говори ты.
Тот встал на колени и сказал внятно.
— Ваше сиятельство — гномы! Двое. Один удрал, а двое закрылись в пивной.
— Встань, — приказал Ирмингард. — Больше на колени не становись. Мой отец освободил всех.
Человек послушался и встал, выпрямился, как мог: сгорбленные от долгой работы плечи слушались дурно.
— Продолжай, — сказал ему молодой герцог.
— Мы за ними погнались, — чувствуя себя почему-то виноватым, добавил немолодой рабочий. — Ну, убить их хотели. Они не отпирают нипочем.
— У них, я полагаю, есть основания от вас запираться, — произнес герцог и вдруг улыбнулся. — Почему же вы хотели убить их?
Тут уж все загомонили опять, и людей было не унять, так они возбудились.
— Так шахту засыпало! — кричали кругом. — И сколько пароду погибло! Чья это работа?
— Прошлым годом устроили обвал! А пять лет назад моего отца балкой убило! — выкликал чей-то пронзительный, плачущий голос. — Кто отвечать будет? Ихнее дело, больше некому!
— У меня дочку свели, до сих пор не видал, как она там — может, уж и в живых нет, — пробасил кто-то совсем близко от Ирмингарда, почти под самым его локтем.
Герцог спешился, бросил поводья своей лошади одному из рабочих — какому, не посмотрел. Приблизился к пивной, осторожно стукнул в ставень.
Прислушался.
Там затихли, хотя до сих пор явственно слышны были быстрые твердые шаги: кто-то тяжелый бегал вдоль стены, то приближаясь к окну, то удаляясь от него. Ирмингард снова стукнул и окликнул прятавшегося в пивной:
— Откройте — здесь герцог Вейенто!
Шажки сделались чрезвычайно осторожными. Они приблизились к самому окну, посопели там, затем ставень стукнул и открылся. В окне показалось бородатое лицо с недоверчиво горящими черными глазками.
— Ты — Вейенто? — хрипло спросил гном.
Герцог ответил:
— Да, это я. Я хочу, чтобы отныне наши народы жили в мире.
— Да? — завопил гном. Он перешел от тихого голоса к крику так неожиданно, что Ирмингард вздрогнул. — Да? Мирно? А как наших ваши гоняли тут, точно зайцев, — это как? А как ваши наших невзлюбили? Чью это дочку мы свели? Нужна нам больно ваша дочка! У нас свои дочки загляденье, а ваши — сплошь уродки... Знаю я твою дочку. — Тут гном наполовину высунулся из окна и безошибочно уставился на того, кто басил и обвинял подземный народ в похищении своего дитяти. — Сбежала с солдатами. Влюбилась в ихнего барабанщика. Что? Стыдно теперь? То-то же. Моя дочь бы такого не сделала.
— Твоя дочь и барабанщику не глянется! — заорал оскорбленный горняк и метнулся к окну, но герцог преградил ему путь.
— Довольно! — резко сказал Ирмингард. — Я намерен заключить договор с народом гномов. Если этому будет препятствовать чья-то легкомысленная дочь, то я найду способ устранить препятствие.
С этими словами он преспокойно забрался в пивную через окно. Горняки столпились рядом, заглядывая и подслушивая. Герцог перешагнул скамью, уселся за стол и жестом пригласил обоих гномов устраиваться напротив. Те, помедлив, последовали примеру Ирмингарда и хмуро уставили на него бороды и бородавки. Ирмингард лег грудью на стол, и гномы сделали то же самое. Они сблизились головами и зашептались, так что соглядатаи, толпившиеся под окном, мало что могли разобрать из говорившеюся. Они только видели, как собеседники то кивали, то мотали бородами, а под конец сплели руки в приветственном жесте. Похоже, предварительный договор был заключен.
Когда герцог отворил дверь, люди отпрянули в стороны. Двое или трое продолжали недовольно бормотать, стоя в некотором отдалении и показывая друг другу синяки и шишки — явно следы недавнего столкновения с гномами. Но все остальные, видя, как радостно улыбается их повелитель, тоже расцвели улыбками.
Герцог Вейенто сказал:
— Через неделю мы заключаем официальный договор с народом гномов. Отныне мы будем снабжать наших союзников хорошей мукой и тканями в обмен на их помощь в подземных работах. Этот договор останется секретным: о нем надлежит знать только моим подданным и подземному народу. Все участники сегодняшних беспорядков оштрафованы на одну дневную заработную плату.
— Ура его сиятельству! — завопил пронзительный голос, и десятки других подхватили:
— Ура герцогу Ирмингарду! Ура его сиятельству!
Любопытно, но о том, что между горняками герцогства Вейенто и подземным народом был заключен дружеский договор, в Королевстве практически никто не знал. Кое-какие сведения на этот счет начали просачиваться на юг только спустя несколько поколений, но и то — в таком виде, что никто не придавал им значения. Так, слухи... а может, и легенды.
* * *
Второе деяние Ирмингарда готовилось в глубокой тайне.
Когда Мэлгвин, первый герцог Вейенто, погиб, его наследнику было шестнадцать лет, а младшему брату, королю Гиону, — тридцать шесть. Гион по-прежнему был молод и полон сил и красоты. Мэлгвин в том же возрасте уже начал сдаваться старости, но Гиона как будто охраняла эльфийская кровь его жены. Он больше не выглядел мальчиком, трогательным юношей, возлюбленным неземной красавицы-принцессы; он сделался настоящим королем — статным, стройным, с прямым и властным взглядом. Но старость не смела не то что прикоснуться — даже и приблизиться к нему. Гион достиг поры расцвета и остановился.
Блаженством было для Гиона ощущать свое тело. В нем переливалась сила; казалось порой, что доступно и возможно совершенно все, любой подвиг, любой переход, конный или пеший, любое сражение. Он мог выиграть битву или фехтовальный поединок, попасть в цель, стреляя из лука. Его лошадь легко брала препятствия, и Гион обходил на ней любого всадника.
Ринхвивар неуловимо менялась, с каждым годом становясь все краше, все желаннее. Наследник, единственный сын, которого она подарила своему супругу, вырос и сделался почти таким же красивым, как его отец.
Королевство процветало: Гиону порой чудилось, будто земля проседает под тяжестью плодов, такими обильными были урожаи.
На восемнадцатую годовщину воцарения Гиона Ринхвивар, как обычно, возобновила союз эльфийской крови с землей Королевства. Каждый раз, когда Гион видел свою жену танцующей среди кинжалов, король испытывал глубокое волнение. Впрочем, среди собравшихся на празднество, наверное, не встретилось бы человека, который не был бы растроган до глубины души этим зрелищем. И всегда это происходило по-разному: иногда мечи уже были заранее вонзены в землю, и королева, проходя мимо них в танце, как бы случайно ранила себя; иногда эльфийские воины метали ножи ей под ноги; случалось, она ловила руками длинные стрелы и вдруг — это происходило всегда внезапно, всегда неожиданно, хотя, казалось бы, все было известно уже загодя, — позволяла острию пронзить себе ладонь.
