Она знала, что уснуть не удастся. Знание не мудреное, ведь не удавалосьникогда. В дождливые дни сон избегал ее, лишая возможности забыться.Непогода и память - два бессменных спутника, по своему обыкновениюпосетившие ее нынешней ночь, развеют столь желанную дрему капельной дробью и яркими всполохами воспоминаний. Одолеть их не помогала даже сонная трава. Когда-то Кимала пробовала спасаться дурманящим настоем, теперь же перестала, осознав тщетность подобных попыток.
Зарывшись поглубже в шкуры, женщина приготовилась слушать и смотреть: слушать, как дождь барабанит по протекающей нынче крыше, и смотреть за тем, что выплывет из глубин ее существа, что сегодняшней ночью решит пробудиться и показаться в мрачной темноте.
Не принятые и не прощенные одиннадцать дев оказались согнаны впещеру воплощений. Совет родов постановил, что согрешившие должны искупить вину перед Алэамами расставшись с собственными никчемнымижизнями. Так, ни в чем неповинные сестры-служительницы вынуждены были заплатить за чужой грех. Они сделали свой последний вдох, будучизамурованными в единственном святилище, пощаженном Даровавшими жизнь, как решили советники именно для этой цели.
Мысли об их мучительной смерти разъедали Кималу изнутри, с каждым разом увеличивая зияющую дыру в ее душе.
Сама Кимала сумела избежать подобной участи лишь потому, что, оставив Хранящих чистоту, отправилась на поиски Тимгара. Ведомая сомнениями, она намеревалась найти ответ на главный вопрос - что стало причиной. И нашла, преодолев бесчисленное количество дорог, избороздив морские просторы в поисках отрекшегося от рода кочевника, чтобы прочитать ответ в печальном, затравленном взоре проклинаемого самим собой мужчины.
Так же, как и она, Тимгар не простил себе проявленной слабости. Оба они стали теми звеньями, что привели к отречению первооснов от четырех великих родов, и каждый из них будет корить себя за это до концасобственных дней.
"Вернее, она будет", - напомнила себе Кимала. В отличие от нее, Тимгар уже отмучился. Теперь его уделом стал вечный, не нарушаемыйтревожащими думами, покой.
Натянув на голову меховое покрывало, Кимала взмолилась о прекращении дождя. Сил ворошить былое практически не осталось. Хотелось забыться вбеспокойном сне! Пусть страшном, изобилующем кошмарами, но все же более милосердном, чем воспоминания. Всегда более благостном, нежелиотпущенная ей реальность.
Она возвратилась в Алэамское нагорье почти три круга спустя. Вернулась,отягощенная знанием и жаждой искупить вину, но вместо желаемогополучила весть о гибели Хранящих чистоту и оскверненное смертью святилище.
Слезы туманили ее взор все дни, что Кимала предавала огню останкинедавних служительниц Алэам. Они лились по щекам, иссушая ее, оставляя зияющую пустотой душу, где некогда жили вера и любовь к ближнему. Там, где ранее обитали жертвенность и стремление дарить радость, остались только запах горелой плоти и бездонное озеро отчаяния, исполненное осознания пусть косвенной, но все же причастности к бесславной кончине незапятнанных душ.
А затем…
Затем наступил день воплощения. Тот самый день, в который она должна была стать сосудом для воплотившейся Земли и выйти в мир делиться благами первоосновы, но вместо этого осталась прежней Кималой иобнаружила в святилище молчаливых близнецов.
Женщина и сейчас помнила, как они сидели, держась за руки, как смотрели на нее своими огромными синими глазами. В их взорах не было страха, только удивление и странное, тревожащее спокойствие, так не свойственное маленьким детям. Они разглядывали ее, будто оценивая. Всматривались в самую сердцевину, ища нечто понятное только им, а после, оторвавшись друг от друга, протянули к ней руки, словно решили, что она достойна принадлежать им.
И Кимала принадлежала. Долгих двадцать кругов своей жизни посвятила им, каждое мгновенье надеясь и веря, что дети станут ее спасением.
***
Лутарг безумствовал в узилище своей души, всеми силами сдерживая осаждающую разум злость. Она прорывалась всполохами синевы в глазах, срывалась леденящим дыханием с губ, прожигала грудь раскаленным медальоном Повелителя стихий, грозя оставить неподвластное времени свидетельство ярости на коже. Рьястор в нем скребся и скулил не переставая. Возмущение духа было столь же велико, как и его собственное. Их жажда отмщения из разрозненных нитей сплелась в сверкающий клубок гнева, в котором в поисках выхода без устали метался бело-голубой волк.
Его мать?! Хрупкая, не видевшая жизни Лураса в темнице?! Дочь вейнгара, посаженная в провонявшую испражнениями клеть?! Единственная женщина, ради которой он готов вырвать сердце из груди, брошена в кишащее крысами подземелье?!
От одной этой мысли его внутренний зверь был готов растерзать любого попавшегося на пути!
Тихие причитания Сарина за спиной, так же, как боязливое сопение Истарга и едва сдерживаемый ужас коменданта Анистелы лишь подпитывали пламя опаляющего его бешенства. Челюсти молодого человека были крепко сжаты, в попытке сдержать рвущийся наружу рык. Желваки перекатывались от усилий, являя смотрящим его внутреннее состояние. Ноги чеканили шаг, когда молодой человек поспешно выносил мать из зловонной темницы.
Весь его вид был угрожающим, выказывал обещание скорой, безжалостной расправы, и только руки нежно прижимали хрупкое тело к груди, защищая от любой возможной опасности.
Выбравшись из казематов, Лутарг вдохнул полной грудью, ища крупицы сдержанности в ароматах ночного воздуха. Где-то вдали громыхал гром, вторя его беспокойному состоянию, а темное небо вспыхивало от прорезающих его молний. Казалось, сама природа подталкивает его к буйству, демонстрируя красоту и силу стихии, увещевает внять ее просьбе и спустить с цепей неистовство праведного гнева.
Дождавшись, когда подоспеют Сарин с комендантом, молодой человек коротко бросил Истаргу: "Ко мне его", - имея ввиду незадачливого обвинителя, сейчас отсиживающегося в казармах гвардейцев в ожидании суда над обвиненными в краже, и не догадывающегося о том, что именно он по незнанию натворил. Затем обратился к наместнику Анистелы:
- Нужна комната. Две. Горячая вода и что-нибудь поесть.
Тот отчаянно закивал, все еще не веря, что его гарнизон мог совершить подобную глупость. Мужчина до последнего надеялся, что сказанное столичным гвардейцем - не более чем выдумка. Сейчас же, когда все сомнения развеялись, комендант не представлял, куда деть себя, и как замолить совершенную ошибку. В том, что кара брата руаниданы найдет его, мужчина не сомневался.
Наблюдая, как Лутарг раздает приказы, внемля модуляциям его голоса, Сарин задумался над тем, каким образом он попал сюда. В том, что Истарг к этому отношения не имеет, старец не сомневался. Больно уж испуганным он выглядел, семеня за сыном Лурасы. Да и внешний вид молодого человека недвусмысленно заявлял, что тот недавно покинул благородное общество. Собственно, как и вид самого коменданта Анистелы. Допустить, что Лутарг по собственному желанию остановился в городе - и не просто в городе, а во дворце вейнгара - у Сарина не получилось. Будучи знаком с характером молодого человека, его предвзятым отношением к людям, берущим начало из эргастенских каменоломен и всего, что он вынес там, старик отмел подобное предположение сходу, а для того, чтобы найти другое, более подходящее, ему не хватило времени, ибо Лутарг, прежде чем последовать за комендантом, свирепо бросил ему:
