– Неужели?
– Честное слово. Просто остались кое-какие формальности, которые нужно утрясти…
– Сколько еще?
– Два-три дня.
Настя неотрывно смотрела ему в глаза, и Покровский скорректировал сам себя:
– Ну неделя.
– Опять врешь.
– Я не вру, просто могут возникнуть сложности… Но не больше недели.
– И вот эту дрянь у меня из-под кожи…
– Само собой, мы ее уберем. Настя, послушай, я не собираюсь тебя обманывать…
– А я не собираюсь тебе верить.
Покровский вздохнул и попытался одарить Настю укоризненным взглядом, но Настя отразила этот взгляд со всей беспощадностью, на которую была способна в нынешнем состоянии:
– А чего ты ждал после всего, что вы со мной сделали?
– Мы? А что мы с тобой сделали?
Настя зашарила по столу в поисках чашки, чтобы запустить в Покровского, но после инцидента с доктором питье ей приносили исключительно в пластиковых стаканчиках.
– Тебе по пунктам перечислить?! Начиная с Сахновича? Начиная с того, что меня заставили два месяца жить с грузинским мафиози? Жить – я имею в виду спать с ним! Начиная с того, что я расплачиваюсь за преступления, которых я не совершала!
– Твою невиновность мы уже много раз обсуждали и возвращаться к этому не будем. Сахнович… Какие бы тараканы ни водились у него в башке, но он мертв. Он погиб, спасая тебя, между прочим.
– Спасая из ловушки, куда вы меня сами и отправили!
– Знаешь, я видел съемки, читал донесения наружного наблюдения… Не похоже, что ты мучилась и страдала, живя с Гарджели. Ловушка, грузинский мафиози – это слова. Ты просто не видела себя со стороны. Тебе все это очень и очень нравилось.
– А тебе нравилось за мной подглядывать?
Некоторое время они молчали, глядя в разные стороны. Потом Покровский почесал темную щетину на подбородке и негромко сказал:
– Куда-то не туда заехали мы с этим разговором…
Настя ответила не сразу и заговорила совсем о другом:
– Отчего умер Сахнович?
– Его застрелили, когда он вас прикрывал.
– Я видела, как он умер. Это было не похоже на смерть от пули. И не похоже, что ты сейчас говоришь мне правду.
– А много ты видела смертей? Ты хорошо в них разбираешься? – Покровский вроде даже обиделся. – Если ты не видела, как в него медленно и красиво влетает пуля, то это не значит…
– Никто не стрелял, когда он умирал. Я помню, Артем, я была там. Я видела это. Он умер, как будто… Я не знаю, отчего он умер, но он умер страшно. Словно у него был отравлен мозг или…
– Отравлен мозг? – Покровский скептически пожал плечами. – Знаешь, что я думаю? Я думаю, что все это плохие сны. Со временем они пройдут. Все проходит, пройдет и это… – Покровский посмотрел на Настю и не увидел в ее глазах воодушевления. Тогда он добавил: – Я поговорю с доктором, он что-нибудь придумает, чтобы помочь тебе…
– Отлично! – сказала Настя. – Просто блеск.
С этого дня все таблетки, которые оставлял ей добрый доктор, Настя без колебаний спускала в унитаз.
Дни казались ей безвкусным вязким желе, но лишь до поры до времени. До той поры, пока Насте не разрешили выйти из своей комнаты. Это случилось через два дня после разговора с Покровским и на бог весть какой день после завершения ее блестящей карьеры в качестве любимой девушки Михаила Гарджели. Настя предполагала, что проболела как минимум три дня, и Покровский со своей утешительной философией «все пройдет, и это тоже» явился к ней на четвертый. Но сколько дней она на самом деле провалялась после прогулки в мокрых тапочках по заснеженному саду – кто знает? И кто хочет знать? Кто хочет знать, сколько дней бездарно и безвозвратно выпало из жизни? Настя уже потеряла счет таким дням, и начинать эту арифметику заново ей не захотелось.
Так вот, через два дня после визита Покровского ей разрешили прогуляться. Размять ноги, почувствовать себя вернувшейся к «нормальной жизни». Произнося эти слова, добрый доктор держался от Насти на безопасном расстоянии.
Как только Настя переступила порог и оказалась в коридоре, она поняла – все изменилось. Все было не так, как в первый раз.
Во-первых, это был другой дом. Не та большая полупустая панельная коробка, похожая на запущенную советскую гостиницу, а ухоженный коттедж, точнее, два двухэтажных коттеджа, соединенных переходом.
Во-вторых, в коридоре Настя то и дело натыкалась на крепких молодых мужчин в черной униформе с непонятными нашивками на рукавах. Они провожали Настю внимательными взглядами, оценивая ее не как женщину, а как потенциальную угрозу системе безопасности. Все они были экипированы пистолетами и еще какими-то угрожающего вида штуками, закрепленными на ремне. В коридорах под потолком темнели глазки видеокамер, так что все выглядело куда серьезнее, чем прежде.
Из окна Настя увидела высокий кирпичный забор, окружавший коттедж. Было слышно, как лают собаки.
– В прошлый раз меня так не охраняли, – сказала Настя доброму доктору, который следовал за ней на некотором расстоянии. – Хватало одной Лизы. Что-то изменилось?
– Ну… – замялся доктор. – Почему вы думаете, что все это ради вас? Это уже паранойя, Настя. Охрана сама по себе, вы сами по себе. Здесь есть что охранять и помимо вас.
– Что? – простодушно спросила Настя.
– Откуда мне знать? – не менее простодушно ответил доктор. – Думаете, я большой начальник здесь?
Настя так не считала.
– Я, как и вы, сижу в четырех стенах, – жаловался доктор. – Как и вы, хожу только туда, куда пускают эти… охрана.
Доктор нудно жаловался на жизнь, а Настя думала, что вещь или человек, требующие такой серьезной охраны, не иначе как находятся в соседнем коттедже, куда их с доктором не пустила охрана. Прогулка, таким образом, превратилась в протаптывание ковровых дорожек по короткому маршруту: от комнаты Насти по коридору в направлении холла и далее к переходу в другой коттедж, а оттуда назад.
На третьем заходе Настя увидела в окно, как во двор въезжает длинная черная машина, а из нее выходит тот самый неприятный пожилой человек с густыми темными бровями, который возглавлял нечто вроде комиссии, решившей судьбу Насти. Это их решение Настю совершенно не устраивало, и бровастого она заочно ненавидела, но сейчас в голове у нее появились совсем иные мысли. Бровастый явно был начальником, а стало быть, имело смысл поплакаться ему на свою печальную участь. Может, это и глупо, а может, это Покровский дурака валяет и лишнего держит ее здесь, в то время как бровастый давно уже распорядился отпустить Настю на все четыре стороны и выдать ей какой-нибудь орден за особые заслуги перед Отечеством… «Ну ладно. Просто отпустить на четыре стороны. Хватит и этого. Обойдемся без ордена. Я не гордая».
