Тревога? Страх? Тоска?
Чувство, которому он не мог подобрать названия, усиливалось.
Джер встал с табуретки. Захотелось движения, мышечного действия. Кухня была два шага в длину, полтора в ширину. Прочь отсюда, вон из квартиры! Он шагнул к двери.
Застыл.
Что-то мешало ему, не пускало на улицу. Что?
Джер обернулся. Ничего. Только шевельнулась занавеска — там, где открыта форточка.
Мучительная тяжесть в животе нарастала. Горло сдавил спазм.
Джер взял со стола бутылку с остатками коньяка на донышке, сделал глоточек, облизнул горящие губы. Что-то висело в воздухе, нехорошее, тревожное, и это напряжение было родственно той недоброй твари, которая завелась внутри него. Джер снова обернулся. Ничего… Или что-то промелькнуло за дверью, в неосвещенном коридоре?
Он подошел к двери, остановился на пороге, вгляделся… За спиной!
Джер отпрыгнул в сторону, разворачиваясь в прыжке. Прижался спиной к стене…
Никого. Он был один в кухне — убогой, тесной, словно клетка.
Джер прижался затылком к стене, пытаясь убрать ощущение чужого взгляда. Раздавить прилипший к затылку взгляд, как насекомое.
В животе у него громко забурчало. Тотчас, словно откликнувшись, что-то огромное заворчало вдали. Джер ощутил себя непрочным и тонким, как лист бумаги. Сейчас эти звери — тот, что внутри, и тот, что снаружи, — договорятся, внутренний вырвется вовне, и он станет ненужной, покинутой, пустой оболочкой, его сомнут, как пустую упаковку, и…
За окном громыхнуло — отчетливо и гораздо ближе.
Гроза?
Гроза!!!
Джер рассмеялся, не глядя хлопнул по выключателю, танцуя пересек кухню, отдернул занавеску. Ночь над домами была плотной, как сукно, без единой прорехи.
Вдруг небо на севере полыхнуло мертвенным ртутным серебром, и с запозданием пришел басовый рокот. Гроза приближалась.
Джер изваянием застыл у окна. Электрическое напряжение в атмосфере достигло максимума. Казалось, взмахни рукой — и услышишь треск. Но бесполезно было пытаться взмахнуть, оцепенение сковало мир. Строгими призраками замерли деревья под окном — ветки, еще не одетые листвой, были неподвижны. У Джера заколотилось в висках. Воздух, душный и густой, был непригоден для дыхания.
Вспышки следовали теперь одна за другой, рычание грома стало непрерывным.
Кто-то неслышно вошел в кухню.
У Джера волосы встали дыбом. Он хотел бежать отсюда, из тупика, клетки, ловушки. Он не мог обернуться. Если б окно было открыто, он бы, наверное, бросился вниз… Он замер, бездвижный, бездыханный, устремив отчаянный взгляд на север, откуда наползала гроза. Там, в отдалении, на фасаде скрытого мраком дома, горели два близко посаженных окна — словно глаза равнодушного хищника. Взгляд их уперся в Джера и не отпускал. И тот неведомый некто у Джера за спиной неотрывно смотрел ему в затылок.
Или они смотрели друг на друга? А Джер оказался нанизан на их взгляды, как сушеная рыбешка на леску, был прошит ими насквозь, словно лазерным лучом. Еще немного — и мозг его вскипит в скороварке черепа…
Порыв ветра ударил в окно. Взметнулись, затрещали ветки деревьев. Молния разорвала мир надвое — неровно, как мокрый картон. Долю мгновения в разрыв была видна слепящая изнанка реальности — и тотчас гром металлическим молотом обрушился Джеру на темечко, стремясь расплющить кощунственного свидетеля. Яростный дождь загрохотал по карнизу.
Джер закричал.
Он кричал и бил кулаком по подоконнику — а с той стороны бесилась гроза и швыряла в окно потоки воды, и слепила молниями, и громыхала, и деревья гнулись под ураганом.
Освобождение!
Джер рванулся прочь — из кухни, из квартиры; ткнул в кнопку лифта и, не дожидаясь железной коробки, слетел вниз по лестнице, сматывая с себя пролет за пролетом, как бинт с внезапно здорового тела.
Он остался под козырьком подъезда, и жадно нюхал дождь, и жадно смотрел, как рушатся сверху косые полотнища воды. Мгновенно возникшие лужи словно кипели, прошитые пулеметными очередями дождя. Почти нехотя Джер вынул из кармана маркер и провел на двери наискось несколько параллельных пунктирных линий — как пару строк в блокноте, просто чтоб не забыть. Его не влекло рисовать: непривычное чувство, но Джер принял его как данность. Почти не глядя, он поставил свой тэг — «G», «е», «R», звездочка-запятая в зените…
ДОЖДЬ!
Джер хотел видеть его, воспринимать, понимать; раствориться в понимании. Он мог бы говорить с дождем — но предпочел слушать.
И он услышал все, что хотел сказать ему дождь. А потом дождь попрощался — и Джер услышал, как он уходит. Увидел, как редеет водяной занавес, как струи превращаются в отдельные капли. Вспышки молний стали реже. Грохот грома превратился в ворчание. Гроза уползла дальше.
Холодок шевельнул волосы Джера. Кто-то следил за ним из подъезда.
Но дождь выпустил его из ловушки, вывел под небо!
Под прицелом недоброго взгляда Джер медленно вышел из-под козырька, постоял минутку как ни в чем не бывало — и бросился бежать, расплескивая лужи.
Джер замерз.
Кроссовки его промокли насквозь, куртка отсырела. Он не хотел возвращаться в клетку квартиры, но вернулся бы — если бы помнил как. Но убегал он не разбирая дороги и теперь понятия не имел, где находится.
Нет, не так.
Он сам, разумеется, пребывал в центре мира — как всегда.
Но вот где по отношению к центру мира находится покинутый им дом, Джер не знал.
Он свернул наудачу в кривую узкую улочку, и она вывела его на нелепую пятиугольную площадь, причем пятый угол был вогнутым. Оказалось, правда, что площадь родилась на свет нормальной, худо-бедно прямоугольной, и лишь потом злая судьба в лице городских властей отгородила ее кусок громоздким бетонным забором. Видимо, там крылись от глаз и особенно ног граждан долгосрочные раскопки. В нескольких местах забор был расписан граффити. Шлепая по лужам, Джер подошел поближе.
И даже топнул кроссовкой с досады, что обманулся. Тот, кто здесь пачкал бетон, не умел ничего. У него просто был баллончик с краской и свободное время. Кривенькие буквы складывались в убогие тэги и не украшали забор, а делали его еще хуже — хотя, казалось бы, некуда.
Мир был несправедлив и отвратителен. У Джера даже защипало в носу и навернулись слезы. Но он зачем-то медленно двинулся вдоль забора, исчерканного и запачканного без зазрения смысла, — словно исполнял тяжкий долг.
Забор сворачивал. Обогнув непрямой угол, Джер замер.
Здесь побывал совсем другой граффер.
Уверенная, умелая рука расчертила бетон красными и серебристыми линиями так, что плоскость не только обрела перспективу — если смотреть в нужную точку, казалось, ты летишь в четвертое измерение. А Джер умел смотреть! Он замер, впитывая всё — головоломное построение пространства, обдуманную скупость цветов, особую плавность кривых. Стиль рисунка настолько походил на его собственный, что Джер на мгновение поверил… но нет, невозможно, не бывает!
