– Ты… кто? Ты не демон…
– Сколько вас внизу? – перебил Дан. Парень промолчал, и бывший ловчий, не теряя времени, ухватил его за указательный палец и резко рванул. Раздался хруст, вскрик, а Дан взялся за другой палец.
– Сколько?
– Двое.
– Кто?
В затуманенных, слезящихся глазах парня мелькнуло изумление. Дан его понимал. Не все ли равно, кто? А если это важно, значит, противник знает ловчих…
– Я задал вопрос, – раздельно проговорил Дан и коротким движением сломал второй палец.
– Мати и Керис.
Ловчий весь позеленел, героически сражаясь с болью и тошнотой.
Дан скользнул сбоку к окну и глянул сквозь штору. Все верно, и бинокль не нужен. Под большим кленом, важно роняющим позолоченные листья, идиллически восседал на скамейке Мати, его бывший коллега, лучший в то время стрелок Корпуса. Экс-ловчему неожиданно пришло в голову, что, встреться он в утро, когда нашел Тейю, с Мати, а не с незнакомым новобранцем, исход перестрелки мог быть совсем другим. Неподалеку возвышался горой молодой парень, цепко оглядывающий пространство двора.
По его расчетам, Тейю уже перебралась через чердак в последний подъезд и сейчас должна была потихоньку спускаться на первый этаж. А там есть выход на другую сторону дома, в соседний двор, где свобода и безопасность, где ждет прямо у порога его верная машинка и куда он сам вместе с пленником – вот с этим, безымянным, который полегче, – попадет уже через несколько минут. Уехать подальше, чтобы сбить след. На приволье провести нормальный допрос, выведать, наконец, всю подноготную, а затем… Затем все будет зависеть от того, что удастся узнать. Он приказал Тейю двигаться с черепашьей скоростью и предельно осторожно, постоянно контролируя дыхание. Ее сердце – или что там у нее? – должно биться замедленно и совершенно ровно, как машина. Поэкспериментировав немного, Дан пришел к обоснованной догадке, что Зов вздымается, как волна от брошенного в воду камня, от толчка эмоций. Особо проверять было некогда, но это их единственная надежда, на том и строился расчет. Тейю должна проскользнуть буквально под носом у преследователей, не выдав своего присутствия.
Дан решительно развернулся к пленнику, и что-то в выражении лица мальчишки не понравилось ему. Не понравилось настолько, что он моментально вернулся к окну и тревожно обшарил взглядом двор. Это что еще за… Дан выругался, длинно и витиевато, и направил бинокль на тройку быстро шагающих к подъезду мужчин. Лица незнакомые, но вот повадки… Он столько раз наблюдал эту целеустремленность вставшей на след охотничьей собаки, что ошибиться не мог. Дан рванулся к ловчему, с ходу врезал ногой в пах:
– Сколько вас на самом деле?
Пленник, полупарализованный ядом, не мог даже согнуться от боли, но на перекошенном лице появилось подобие усмешки.
– Я же сказал – возьмем! А меня ты все равно…
Договорить он не успел, а по поводу «все равно» был совершенно прав: Дан ударил его ребром стопы в горло.
Дальше начался нехороший сон. Вконец сорванная с петель входная дверь отлетела с грохотом, Дан развернулся навстречу нападавшим, благословляя тесноту муниципального жилья, – ворваться разом троица не могла при всем желании. В последний момент что-то будто толкнуло его, и он рискнул потерять драгоценную секунду, чтобы бросить взгляд в окно. Увиденное потрясло почище удара дубиной по лбу.
Мати все так же безмятежно посиживал на лавочке, а за его плечом, почтительно склоняясь к командиру, маячил некий юнец, слишком хрупкий и какой-то откровенно штатский, чтобы быть ловчим. Все-таки приволокли мага. Другой замеченный ранее боец – видимо, упомянутый Керис – уже не скучал, стоя столбом посреди двора, а энергично шагал к среднему подъезду, к нему спешил еще кто-то. В дальней стороне двора в узкий проход между домами воткнулась машина, с другой стороны въезжала еще одна. Захлопали дверцы, и во двор, как вода под напором, выплеснулись крепкие деловитые фигуры. Выплеснулись и споро рассыпались широким веером, обкладывая все входы-выходы. Их было страшно много, Дан никогда прежде не видел столько ловчих в одной операции. Выселенный дом уже был взят под контроль, а на краю обзора – он едва не взвыл – еще одна троица направилась к дальнему подъезду, тому самому, со вторым выходом. Тейю даже не увидит их – это очень странный дом, старый, с толстыми вздутиями лифтовых шахт снаружи, именно там, где у нормальных пятиэтажек окна лестничных пролетов. Она не заметит их через толщу безнадежно грязных стекол и спустится прямо к ним в лапы. Все это Дан увидел и осознал буквально в долю секунды и яростно рванул из кармана телефон. Нападающие грохотали в темной прихожей, первый уже выходил на дистанцию атаки, а он жал кнопку вызова. Стрелять в него они, видимо, не собирались, хотят взять живым, понял Дан, и вскинул окольцованную наручем руку, а телефон мяукнул: «…абонент временно недосту…» Наруч мерзко скрежетнул и чавкнул, словно подавившись снарядом. Выстрела не было. Непостижимо! Стиснув телефон в горячей ладони, Дан скупо замахнулся и от плеча обрушил удар в скулу нападающего. Тот, оглушенный, свалился мешком, а проклятая мобила наконец-то заткнулась. Двое оставшихся, не сговариваясь, выпустили в Дана по метательной стрелке.
На выходе из парадной части дворца, отданной сегодня под празднество, процессия столкнулась с группкой гостей, поспешавших к выходу. Саора сразу узнал виновника торжества, новоизбранного советника. Напыщенный, самоуверенный человечек, он по-птичьи выглядывал из колкого ворота церемониального одеяния и смотрелся до смешного благополучным. А чуть позади человека-пичуги, под прикрытием бастиона отцветших мегер, обнаружилась такая девушка, что видавший виды Саора даже сглотнул. Она была совсем, совсем молоденькая и такая чистая, что казалась промытой в родниковой воде. Она не носила непременных по теперешней моде винно-красных кудрей, схваченных низко надо лбом вычурным обручем с камнями, ни налитых, будто свежей кровью, губ, ни хищных драгоценностей. Вызывающе простое платье голубовато-серого отлива открывало только ключицы, безупречные кисти рук и ножки до середины лодыжек. Волосы богатейшего темно-русого оттенка, гладкие от собственной чистоты, отчесанные назад от лица и перевитые простой цепочкой – и такие тяжелые, что шее, должно быть, становилось больно. Длинной, хрупкой шее, где во впадинках у основания душистая кожа становилась горячей от ровного, сосредоточенного биения близкого пульса. Смотрела она открыто и спокойно, но не как отец, от ограниченности, а с той отрешенной самоуглубленностью, с какой мыслящий и чувствующий человек вглядывается в давно отгремевшую драму, запечатленную на картине. Это было изысканное существо, сокровище из тех, что редки во все времена, а в такие, как наше, и вовсе отходят в область преданий. В первое мгновение в Саоре словно бы все умерло. Его не стало, он не чувствовал себя, растворившись в созерцании. Потом он вернулся – чувства хлынули назад в опустевшую оболочку, будто дамбу прорвало паводком. Казалось, его разорвет на кусочки, и желание двигаться, метаться, терзать, крушить – делать хоть что-нибудь – было невыносимым. Надо было быть императором Саорой, чтобы внешне спокойно стоять со скучливой миной. Он не мог и не пытался разобраться в этом хаосе чувств, из которого с отчетливостью выделил только одно, самое острое и привычное – ненависть.
