— Эй, господин хороший, развлечемся! — не столько спросила, сколько заверила меня гренадерского сложения бабища с арбузной грудью под странно целомудренной кофтой с высоким кружевным воротником. Зато юбки на даме, почитай, и не было. Широкий тугой пояс, украшенный несколькими игривыми ленточками. Из-под ленточек на свет божий выглядывали мощные мускулистые ноги, поросшие густым черным волосом. Руки у очаровательницы тоже были немаленькие, с квадратными кистями и вздувшимися жилами.
— Фрель, отцепи-ись, — пропела вынырнувшая из дверей кабака полуголая — буквально — рыжая девица. Груди ее призывно торчали из прорезей кофты, точно она собралась кормить сразу двоих младенцев. — Видишь же, господин не моряк. Ему мужики не надобны. Правда, мой хороший?
И она провела по обветренным губам узким синюшным языком. Я содрогнулся, стараясь, чтобы это выглядело реакцией на как бы ослепительную как бы красоту «кормящей матери». Как бы.
— Не ссорьтесь, девочки! — весело произнес темноволосый бородач, появившийся неизвестно откуда за спинами шлюх. Похоже, он вышел прямо из стены. Подмигнул мне, обхватил «девочек» за талии длинными руками. В каждой руке сверкнуло по монете. Девки схватили деньги одинаковым неуловимым движением. — Погуляйте, лапочки, погуляйте. У причала стоит «Драная сестрица», она полгода в плаванье, у команды начинается отпуск на берег, а вы тут прохлаждаетесь. Быстренько, цыпочки. Брысь!
Цыпочка и лапочка телепортировались к жаждущим женской ласки с «Драной сестрицы». Нельзя же сказать «ушли», если два объемистых, гм, тела попросту растворяются в воздухе?
— Эк она тебя разукрасила… — вздохнул темноволосый, разглядывая меня со смешанным выражением грусти и восхищения. — Пошли ко мне.
— На… э-э-э… «Сестрицу»?
— На «Братишку»! — и незнакомец, повернувшись на каблуках, быстрым шагом двинул вдоль штабелей тюков и бочек.
Шхуна с нечитабельной надписью по борту казалась брошенной. Точно прибыла прямиком из Бермудского треугольника. Вполне ухоженная, но ни юнги, ни вахтенного, ни даже кошки, убийцы корабельных крыс.
— Та-ак… — протянул бородач, усадив меня в кресло в капитанской каюте. Подошел, наклонился, оттянул мне веко и заглянул в глубину зрачка. Его собственные зрачки были странными — светлее радужки, с синим огоньком в центре, точно подсвеченный темный сапфир. — Та-ак… Сиди тихо. — И тут он ударил меня. По лицу. Ладонью. Голова моя мотнулась, прикушенный язык защипало. Еще удар. Прямо в живот. Воздух в горле стал шершавым, будто корабельный канат. Я попытался приподняться — и понял, что крюк исчез.
— Не беспокоит? — голосом хирурга, проверяющего швы, спросил мой исцелитель. — А вот песню изгнать не смогу, прости. Придется сделать, что она велела.
Тут бы и надо мне спросить: кто «она»? Откуда я здесь? Кто я? Но мне было все равно. Я был себе не нужен.
— Ты кто, мореход? — улыбнулся я. Вообще-то, меня и личность бородача не больно интересовала, но как иначе я мог поблагодарить за избавление от крюка? Почему-то мне казалось: ему будет приятно, если я проявлю хоть какое-то любопытство.
— Мореход! — повторил он. Нет, не повторил. Представился. — Пойдешь убивать?
— Пойду.
— Тогда так. Возьмешь это, — он указал пальцем на стол. Посреди столешницы лежал кожаный кошель, толстый, словно батон колбасы. Хотя минуту назад ни черта там не лежало. Впрочем, меня и это не удивило. — Потом остановишься в гостинице «Трясина и лихоманка». Не пугайся, отличный отельчик. Поживешь пару дней. Походишь по лавкам, по рынкам, сюда тоже заходи. Особо не расспрашивай, постепенно сам сообразишь, что тут к чему. А потом я тебя найду. И без меня — ни шагу! Ни единого шагу без меня, понял? Повтори.
Я повторил. Потом еще раз. И еще. И еще. Пока слова Морехода не отпечатались у меня в памяти среди затертых образов, будто неистребимые надписи на плитах гробниц — гладких островком посреди каменных волн булыжной мостовой.
А потом меня приняла в свои гостеприимные объятья «Трясина и лихоманка».
Глава 9. Самая унылая утопия в мире
Я постояла, разглядывая ставшей привычной картину — обмякший провидец с остекленевшими глазами и трое фэйри вокруг него, застывшие в нелепом хороводе, в идиотском почтении, в ненужном ритуале ожидания. Ничто не шелохнется здесь до возвращения провидца из иных миров! Не то душа провидца не узнает реальности, из которой уходила, и заблудится! Русалочьи сказки, тритоновы бредни! Наш провидец — трус и предатель. Если не может вернуться в изменившуюся картинку, пусть остается там, где был. Хоть какая-то гарантия, что Аптекарь… или как это существо называть, если оно женского пола? Аптекарша? Мать лжи? Короче, эта особа умрет.
Хватит возиться, носиться и чикаться с этими изобретательными поганцами, которым мало опоганивания наших океанов своими… выделениями. Они еще и души нам опоганить норовят. Навязывая нам свои чистоплюйские, насквозь лживые заветы.
Я хмыкнула и царственной походкой удалилась в комнату. На кухне послышались голоса. Обалдевшая троица переговаривалась, безвозвратно разрушив композицию:
— Она что, с ума сошла? Он же потеряется!
— Ей все равно. Она сделала из него смертника. Теперь все равно, вернется он или нет. Ада его покалечила.
— Как покалечила?
— Песней. Он сделает то, что она велела, а что дальше с ним будет, не ее печаль.
— А я думал, фоморы любят людей…
Я люблю людей. Пусть мне не верит теперь ни человек, ни фэйри — даже я сама. Но тот, кто обрекает мир на гибель, лишь бы не поступаться глупыми человечьими предрассудками, сам подписывает себе приговор.
Он, видите ли, не убийца! Так станет убийцей! Либо убийцей Аптекаря, либо всех нас!
Не дам я ему права выбора. Тем более, что никакой это не выбор, а обычная трусость. Прикрытая красивой фразой. Ах, я не считаю, что цель оправдывает средства! — сказал бы мне Марк, не заткни я ему рот, дай время порассуждать, как мужчины любят. Ну и не считай. Потому что каждую цель и каждое средство надо рассматривать по отдельности, а не валить все в кучу в надежде получить Всеобщий Нравственный Постулат, выраженный не больше, чем пятью словами. Любимое занятие человечества — лозунги клепать. А потом опровергать их с помощью новых лозунгов.
Цель — это то, чего можно достигнуть только ценой утрат. Целей, падающих тебе прямо в руки, не существует. Поэтому люди научились делать свое дело. А фэйри — свое. И продолжают учиться, живут в мире людей, не пытаются поставить себя на пьедестал: мы древнее, мы мудрее, мы ближе к природу, мы с приматами дела иметь не желаем. Зато люди, обнаружь они нас в наших гротах, пещерах, облачных кущах, с наслаждением предались бы игре на понижение: да эти фэйри — совершенно первобытные существа! Где невиданные технологии, где господство магии, где высокосветское общество, где? Живут тем, что круглосуточно предаются древним ремеслам и древним ритуалам, да изредка приходят на землю на достижения человека поглазеть, а потом уползают обратно — в свою тьму и дикость. И небось считают себя высшей расой!
