Помещение было длинным и узким, ужасно пыльным и каким-то обшарпанным. По правой стене шли шкафы из дерева и стекла, в которых стояли пузырьки с жидкостями и коробочки с порошками — сотни лекарств на все случаи жизни: от головных болей и болей в животе, от судорог и отеков. За прилавком у противоположной стены стоял сам владелец аптеки, маленький, старый и весь согнувшийся, словно под бременем прожитых лет. Вид у него был печальный. Миндалевидные глаза. Желтая кожа, тонкая, как рисовая бумага, и почти прозрачная. С подбородка у него свисали длинные пряди усов; больше волос не наблюдалось. Он отмерял порции какого-то сапфирового порошка на чистые белые квадратики рисовой бумаги.
При появлении Ронина старик поднял голову.
— Чем могу служить?
— Далеко ли до улицы Контрабаса?
— Это как смотреть.
Узловатые желтые руки продолжали работу.
— На что? — не понял Ронин.
— Какой дорогой вы пойдете, естественно.
Закрыв коробочку с порошком, старик аккуратно поставил ее на одну из полок, тянувшихся до потолка у него за спиной. Потом опять повернулся к Ронину.
— Если вы пойдете напрямик по тому переулку, что ведет на дорогу Голубой Горы, то тогда вам идти всего пять минут.
Он принялся ссыпать кучки порошка в голубые стеклянные пузырьки.
— Но если вы пройдете чуть дальше по улице Трех Вершин, до пересечения с Нанкином, дорога будет гораздо безопасней.
Он наполнил уже два пузырька.
— Длиннее, но безопасней.
Он кивнул.
— Однако, как я понимаю, — он поднял глаза на Ронина, — вы зашли сюда не только для того, чтобы спросить у меня, как пройти до улицы Контрабаса.
Он ткнул в сторону витрины скрюченным пальцем.
— Это вам всякий скажет. Вы зашли, чтобы спросить насчет того корня.
Ронин не смог скрыть удивления.
— Как вы узнали?
И снова старик принялся наполнять пузырьки, закрывая их пробками.
— Как бы там ни было, вы не первый. Он там выставлен не для украшения, хотя большинство прохожих именно так и думают.
Ронину это уже надоело.
— Так вы мне скажете?
— Корень, — заговорил старик, выстраивая пузырьки на полке, — он очень древний. И, как и все древности, он имеет свою историю. О да! Но, боюсь, не особенно радостную.
Он пару раз шмыгнул носом.
— Подойдите поближе. — Старик кивнул. — Да. Значит, именно вы и были в храме.
Он на мгновение прикрыл глаза.
— Запах благовоний остался.
— Но что...
— Я ведь слышал звук рога.
— Рога?
— Он возвещает о пришельце. Пришельце.
— Глупость какая. Это всего лишь один из храмов Шаангсея.
Старик как-то странно улыбнулся, и Ронин увидел, что зубы у него покрыты черным лаком. Он вспомнил обезьяноликую женщину в таверне: какие тайны она продавала и по какой цене?
— О нет, — старик покачал головой. — Храм стоял здесь задолго до появления самого Шаангсея. Город вырос вокруг него. Это — храм другой расы. Его построили существа, ушедшие с этого континента еще до появления человека.
Он благоговейно пожал плечами.
— Во всяком случае, так говорят.
— Но в саду храма был человек.
Снова улыбка, уклончивая и многозначительная.
— Тогда, вероятно, это неправда — то, что говорят. Вы понимаете, люди часто обманывают и говорят только то, что, по их мнению, вам надо знать. А то, чего вам знать не надо... об этом просто умалчивают.
Старик приложил руку к голове, словно она у него болела.
— Например, о том доме на улице Контрабаса.
Ронин уставился на него.
— Что?
— В сторону Нанкина.
— Но вы же сказали, что этот путь длиннее.
— Неважно. Вам все равно незачем туда идти.
Внутри у Ронина все похолодело.
— Почему?
— Потому что, — ровным голосом ответил старик, — в том доме никого нет.
* * *
Ронин стремительно вышел, даже не закрыв за собой дверь. Он пробирался сквозь толпу, высматривая переулок, выходящий на дорогу Голубой Горы. Он чуть не проскочил его, настолько узким и темным он был. Только что зажглись светильники и фонари Шаангсея, освещая темно-багровую дымку, каждый вечер накрывавшую город.
Но на улице Трех Вершин свет еще не зажегся, и Ронину не пришлось останавливаться во мраке переулка, чтобы глаза привыкли к темноте.
Сумрак сгустился, и Ронин сразу почувствовал что-то неладное. Должен же быть хотя бы отсвет фонарей дороги Голубой Горы... даже из-за этого поворота... Он обнажил меч. Безмолвный и беспощадный, он двинулся вдоль сырой стены, огибавшей поворот.
Запах сырой рыбы, гнили и человеческих нечистот. Громкие скребущие звуки. Тяжелое дыхание. Хрип. Ронин застыл и напряженно прислушался. Не один человек. И не два. Больше. Точнее определить он не мог. А впрочем, какая разница! Кровь закипела в жилах. Слишком долго его меч оставался без дела. Сейчас Ронин жаждал битвы. Его не волновало, сколько людей поджидают его в темноте. Он двинулся вперед.
Вот они. Стоят, смотрят. Ронин быстренько подсчитал — времени мало, и надо еще подготовить тело к схватке. Боевое возбуждение не мешало ему, потому что за счет тренировок его организм сам по себе приходил в нужное состояние. Шестеро.
На земле лежал человек, а шестеро стояли над ним. Сверкнул массивный кривой клинок, а потом растворился в темноте. Но картина, отпечатавшаяся в мозгу, исчезла не сразу, и Ронин прокрутил ее еще раз. Это могло оказаться важным. Блеск клинка был не серебристым, а черным, с влажным оттенком. В сумерках красное выглядит черным. Кровь.
Он услышал слабый шум и пошел на него, потому что теперь он понял, что это было и что они этого не ожидают.
Скорость.
Он сделал молниеносный бросок. Раздался душераздирающий вопль. На камни мостовой со звоном выпал топор. Ронин специально метил пониже, чтобы вспороть противнику живот. Он поднял меч, отступив. Брызнул фонтан черной крови, вывалились влажные внутренности. Человек рухнул на мостовую.
Он уже бросился вперед, держа меч обеими руками, когда на него прыгнул второй противник; клинок просвистел в воздухе, и Ронин разрубил незадачливого вояку от плеча до пояса. Человек покачнулся и испустил дух еще прежде, чем грохнулся оземь. Тело дернулось и затихло.
Возбуждение все нарастало. Впечатление было такое, что по мере того, как его движения ускоряются, все вокруг замедляется. Боковым зрением Ронин заметил взлетевший топор и понял, что не успеет поднять меч. Поэтому он опустил клинок и дождался приближения полукруглого сверкающего лезвия, подлетающего к нему со свистом. В последнее мгновение он выбросил вверх руку в перчатке и схватился за лезвие. Шкура Маккона поглотила силу удара. Послышался изумленный возглас, и Ронин увидел округлившиеся от страха и удивления глаза противника.
