Ага, мысленно согласилась я. Вот ты, Жиан, уж точно приносишь почтенным горожанам бездну пользы. Сразу видно, что тебе здесь не с кем поговорить. Вон как распелся (распелась?), опять забыв подмешать скрипучести в голос.
За разговором я совершенно забыла о времени, как и разговорчивый архивариус. Но прошло никак не меньше нескольких часов, а день начал явственно клониться к вечеру, когда неподалёку вместе с грохотом сапог сгустилось облако угрозы.
– Что это там? – перебила я Жиана на середине фразы. Архивариус моргнул и начал было вставать, но тут из-за края выгородки беззвучно выдвинулся фер Уллахис. В той же пластинчатой броне без шлема, что и утром. Но, в отличие от утреннего, вечернее выражение лица доблестного рыцаря мне ни капельки не понравилось.
Вина и сомнение, задавленные решимостью. Сочетание, добра не сулящее.
– Игла. Я вынужден сообщить, что по приказу, подписанному мэром и главным судьёй, вы арестованы по подозрению в совершении… ряда преступлений.
– Коротко и ясно.
Я встала.
– У кого-то другого, фер Уллахис, я бы могла потребовать предъявления приказа об аресте. Но в вашей честности я не сомневаюсь. Если вы лично видели этот приказ… вы ведь его видели?
– Да.
Выложив на стол трофейный нож, я сложила руки на груди.
– Тогда я готова проследовать с вами, куда укажете.
Воитель Света сглотнул.
– Прежде чем мы отправимся в… я хочу взять с вас обещание.
– Какое именно?
– Не совершать никаких магических действий. В особенности враждебных. Иначе нам придётся принять… меры.
– Клятва, данная под давлением, не имеет законной силы, – любезно напомнила я. – Но я могу с чистой совестью обещать вам, что не стану творить вам зла ни словом, ни магией, ни иным возможным способом, пока со мной будут обращаться честь по чести. Коль скоро я повинуюсь вашей просьбе, извольте позаботиться, чтобы щит закона простирался надо мною так же, как над любым человеком, чья вина не доказана.
– Слово чести! – пылко воскликнул фер Уллахис. – Я верил в то, что вы не виновны, и теперь верю в это ещё крепче! Клянусь, что…
– Не слишком увлекайся, юный Эрсай, – перебил его некто басистый, находящийся вне моего поля зрения. – Мы имеем дело с ведьмой. Причём, по вашим же словам, она уже призналась в совершении колдовских действий. Думаю, дознание не займёт много времени.
Фер Уллахис сник.
А мне стало интересно: кто это там такой фамильярный объявился? Хоть я его пока не видела, а только слышала, обладатель баса уже вызывал у меня неприязнь пополам с недоумением, приправленным щепотью презрения.
"Призналась в совершении колдовских действий"! Надо же, как всё сразу стало однозначно!
– Принимаю вашу клятву, фер Уллахис, – сказала я и двинулась вперёд.
– Мы – это мы, – негромко напомнил архивариус, когда я проходила мимо. – Не больше, но и не меньше.
Я коротко кивнула.
– Благодарю за долгую и содержательную беседу, Жиан.
…До сих пор, изобретая для меня различные испытания, Котище Безымянный проявлял себя достаточно мягко. Но теперь он, похоже, решил круто поменять декорации и закрутить сюжет пожёстче. И если воспринимать кошмар со мной в качестве живой мишени в качестве намёка или открытого предупреждения – намного жёстче.
Камера, в которую меня сунули, располагалась глубоко под землёй, и более глубокой, наверно, не было во всём Харроу. Собственно, назвать это помещение камерой значило сильно приукрасить реальность. Скорее, это был строгий карцер или попросту душегубка. Когда мои тюремщики закрыли дверь и ушли, внутри воцарились влажная холодная тьма, рассеять которую не могло даже моё ночное зрение, и такая тишина, что можно было, нимало не напрягая слух, разобрать, как шелестят лапки снующих вокруг многочисленных мокриц.
Ночь в таком месте может подавить волю человека к сопротивлению, а может и вовсе сломить её. Будь на моём месте кто-то другой, всё вполне могло пойти по плану, составленному сунувшими меня сюда. Вот только для запугивания урождённого мага нужно нечто большее, чем холод, сырость и темнота. Пассивные средства могли лишь подточить мои силы, да и для этого требуется довольно много времени. В конце концов, я имею выпестованную всей сознательной жизнью привычку к холодным сырым подземельям, к темноте и одиночеству.
Решающим, однако, было сознание, что освободиться из этого узилища при желании будет не так уж сложно. Внутри у меня полыхал никем не загашенный огонь тёмной магии, которого с лихвой хватило бы и на дверь камеры, и на тюремную стражу. Но я решила избрать пусть пассивного ожидания, ибо мне не хотелось убивать ни в чём не повинных статистов. А чтобы скоротать вязко текущие часы, я постаралась как можно точнее вспомнить беседу с архивариусом.
Среди прочих тем Жиан затронул и тему испытаний.
– Ничего в этом нет нового, Игла. Всё и вся нас испытывает. Природа испытывает людей бегом лет и переменой погоды, расстояниями и подбрасываемыми загадками. Требуя от нас усилий, порой она вознаграждает за них сторицей. И ближние наши не отстают от мира, они также испытывают нас. Любимые испытывают изменами. Любящие – верностью. Покупающие скупостью, а продающие – щедростью. Имеющий друзей проходит через нескончаемое испытание верностью, и настоящие враги испытывают нас точно так же. Болезнь испытывает страданием, страсти – удовольствиями, беды – страхом. В красках и формах заключено испытание зрения, в созвучиях – испытание слуха. И сами мы постоянно испытываем то своё тело, то свою душу, то свой ум, то свою память, то свои умения…
– Но у любого испытания должна быть цель, – заявила я. И добавила. – Если нас берётся испытывать некто более могущественный, чем мы сами, некто, чьи замыслы в лучшем случае туманны, а стремления неизвестны…
Заканчивать не стала. Архивариус посмотрел на меня поверх очков чуть иронично, словно разгадав подлинные мотивы моего высказывания.
– Какого совета ты от меня ждёшь? Нельзя подладиться под неизвестное, нельзя и попасть в такт мелодии, которую не слышишь – разве что случайно и притом ненадолго. Выход из такого испытания один. Тот, что годится на любой случай. Надо быть искренним.
– Душа нараспашку, слова на ветер?
– Зачем же? Довольно будет и искренности актёра, примерившего вместе с новым костюмом новую роль. В конце концов, даже то, что мы считаем глубочайшим проявлением своей сути, есть всего лишь наиболее искренняя и удачная игра.
Помолчав, Жиан добавил таким тоном, словно на краткий срок полностью забыл о моём существовании:
– Игра с самим собой…
