— Спасибо, бабушка, бывай здорова, может ещё свидимся.
Он вскочил в седло и тронул повод. Ворон пошёл лёгкой грунью. Когда выехали на край леса, Сотник вынырнул из задумчивости и огляделся:
— Ну, умник, ищи дорожку, по которой прежде ехали.
Ворон зацокал чаще и, скоро, под ногами опять потянулась тропка, заросшая пятнами высохшего мха. Извек глянул на небо, присвистнул, брови поползли вверх: солнце даже не начало сползать с зенита, хотя на поляне погостили изрядно. Не иначе как бабуля начудила, хотя, вроде и не колдовала…
Вечер застал у неширокой речушки. Мосток, соединявший оба берега, давно развалился и Сотник решил перейти вброд, благо неглубокое дно хорошо просматривалось. Почему—то после встречи с бабкой, на душе стало легче. Рассеянный взгляд свободно скользил по дороге, на языке вертелись смешные слова плясовой, слышанной недавно от Ревяки. Ворон, побывав в знакомых местах, кажется тоже оживился.
…Раз пост, два пост,
а за третьим — на погост…
Детская языческая считалочка
Пунцовое яблоко солнца сплющилось и придавило полоску холмов, еле заметную у виднокрая. Пора было становиться на ночлег, но Извек всё ехал в поисках подходящего места. Ровный, безо всякого подлеска, сосновый бор, идущий вдоль дороги, просматривался вглубь на полёт стрелы. Стройные стволы взметались к темнеющему небу и, лишь на самом верху вспучивались густой зеленью.
Ворон шёл монотонным шагом и Сотник чувствовал, что скоро начнёт клевать носом, однако навстречу попадались только редкие островки кустов. В закатных лучах они казались маленькими тучками, не способными ни улететь, ни растаять. Расположиться в таких на ночь — то же, что лечь в чистом поле. Даже слепой от самого небозёма[36] увидит и огонь, и могучую фигуру коня.
Понося Ящера и всё его царство, Извек протёр глаза и вгляделся вперёд. Справа от дороги, в вечернем тумане вился еле заметный дымок. В обе стороны от дыма тянулась тёмная полоска. Один её край почти упирался в дорогу, другой — уходил в поле.
— Дыма без огня не бывает. — задумчиво проговорил Извек. — Видать кто—то в ложбинке костерком балуется.
Он проехал ещё чуть—чуть, а когда до дыма осталось совсем немного, спешился, похлопал коня по шее и, крадучись, двинулся вперёд. В сумерках стали видны взлетающие к небу искры. Дружинник пригнулся и почти ползком подобрался к краю мелкого овражка. В поросшей травой низине весело потрескивал костёр. Вокруг огня тёмными грудами возвышались человек пять, все как один, откормленные, в широких суконных одеждах.
— Монахи новой заморской веры, — определил Извек. — На Руси в таких чёрных балахонах отродясь никто не ходил.
Неподалёку маячила большая телега, видимо купленная в какой—нибудь веси. Рядом пара лошадей щипала траву. Чернецы беседовали, перемежая разговор возлияниями из пузатого кувшина. Судя по лоснящимся от жира губам, и догорающим в огне костям, трапеза подходила к концу. На тряпице возлежали недоеденные куски мяса, и пара караваев хлеба. Кое—где белели богатые россыпи яичной скорлупы. Не удивительно, в каждого из дородных носителей культа, мог войти не один десяток.
Сотник вернулся к коню, громко кашлянул и повёл Ворона к ложбине. Подходя, заметил, что тряпица со снедью исчезла. На краю ложбины остановился, кашлянул ещё раз и жестом поприветствовал сидящих.
— Будьте здравы, уважаемые.
Наспех утерев хари, все с невинным видом воззрились на дружинника. Самый объёмный, судя по всему глава, прокашлялся и зычным голосом ответил:
— И ты здравствуй, во славу господа.
Сняв с коня поклажу, Извек двинулся вниз, приглядел у костра свободный камень, устало сел. Поглядывая на встревоженные лица, стал неторопливо расстёгивать перемётную суму.
— Доброй трапезы вам.
— Так пост ноне! — отозвался чернец поменьше. — Приспело время о душе думать, скоромное вкушать грех…
— Тото у вас лица салом лоснятся, — улыбнулся Извек.
Все повторно утёрлись широкими рукавами, один быстро нашёлся:
— То не сало! — величественно произнёс он. — То всеблагие слёзы!
— Что так? — встревожился Сотник.
— Слёзы вселенской скорби о мире нашем, — пояснил глава и, обратив лик к спутникам, истово взревел: — Восплачем, братья, о грехах человеческих, горько восплачем, хлебнём слёз греха…
Наскоро скроив постные рожи, все усердно перекрестились и, творя горячую молитву, задвигали губами.
Извек покосился на усыпавшую землю скорлупу и темнеющие в огне рёбра, усмехнулся неуклюжей хитрости:
— Пост дело доброе, а овечьими мослами костёр растапливали, чтобы, значитца, горело лучше. Пост это да, это конечно. Даже скорее всего. Знамо дело пост, пост — всему голова.
Монахи переглянулись, сообразив, что попали впросак. Один, всё же попытался отбрехаться:
— А кости, э… они рядом валялись. Видать, остались от нечестивых язычников, что проезжали до нас. А мы решили тут прибраться, ну, и… побросали всё в огонь.
— Эт правильно, вокруг себя надо прибираться. — согласился Извек. — Ну как тут не прибраться, если под ногами валяются шесть гусей, один жирный барашек и корзинка куриных яиц.
Он махнул рукой.
— Ну да ладно, язычники так язычники. Не разделите ли со мной лёгкий ужин? Небогато, конечно, но как у вас говорят «чем бог послал». Не знаю, правда, кого послал и куда, но пирожки — вот они. Отведайте, авось понравится.
Сотник развязал узелок и в воздухе поплыл сладкий дух бабкиных гостинцев. Глаза чернецов блеснули и уставились на угощение. Носы с шумом втягивали дразнящий запах.
— Отведайте, уважаемые. Вы такого отродясь не пробовали — знакомая ведьма состряпала. Между прочим, самая могучая из всех. Вкус необычайный!
Руки, потянувшиеся было за угощением, мгновенно отдёрнулись, будто по ним хлестнули крапивой. Монахи отшатнулись. На пирожки уставились, будто те сейчас прыгнут и вцепятся в горло. Главный судорожно глотнул и попятился к своему камню.
— Благодарствуй, мы молитвами сыты, тем паче, что пост ныне, — вспомнил он и уселся к огню, опасливо косясь на Сотника.
— Ну, как знаете. — пожал плечами дружинник и принялся за еду.
Когда съел третий пирожок, монахи дурными голосами воспели псалом. То и дело, как по команде, с усердием осеняли себя святым знамением.
Сотник, продолжая жевать, покачал головой и глянул на Ворона. Тот брезгливо дёрнул губой, скосил глаза на ревущие рожи и прижал уши. Монахи тем временем затянули мощней, всё больше распеваясь и входя в раж. После того, как все в очередной раз размашисто перекрестились, Ворон с шумом отвалил несколько парующих «каштанов» и обдал чернецов облаком утробного аромата. Лица постующихся окислились, дух спёрло, песнь прервалась. Извек порадовался, что сидит с наветренной стороны, спрятал виноватую улыбку в усы, но на коня посмотрел понимающе. Чернецы с трудом откашлялись, но вторично запевать не рискнули, с опаской поглядывая на чёрный лошадиный хвост.
