— Ты согласна стать моей ученицей и войти в мою семью, единственная дочь синтки Онриль и вейриэна Грэмира?
Сердце неоты забилось часто-часто, губы пересохли от волнения. Отец не мог прийти ей на помощь, он почему-то молчал с момента, как девушка приняла чашу с напитком из рук леди-риэнны Зарины, матери Дигеро. Ей не нравился такой учитель, совсем не нравился. И она в отличие от многих прекрасно понимала, что, по сути, меняет шило на мыло: ученики обязаны беспрекословно слушаться учителя, что ничем не лучше рабства.
Но лучше быть рабыней у высшего мастера-вейриэна, которым в отличие от простых белых воинов запрещены сношения с женщинами, чем у всего тысячелепесткового храма Чаши Цветка.
Она глухо выдавила:
— Да, согласна.
— Как наставник, теперь я твоя семья, твой отец и мать. Ты принимаешь это?
— Да, принимаю, учитель.
— Тогда я забираю у тебя длинное имя, единственная дочь синтки Онриль и вейриэна Грэмира. — Таррэ коснулся ее лба сияющей голубым светом ладонью, и сияние обволокло неоту, спустилось по коже до пальцев ног, смывая с нее начертанные синтскими жрицами руны. — Забираю твою прежнюю жизнь, прожитую со старым именем, принимаю в свою семью и по праву главы и наставника нарекаю тебя именем Сиаль.
На глаза девушки навернулись слезы, и она уже ничего не видела. Тусклый подземный мир расплылся невнятным пятном. Таррэ назвал ее как благородную леди-риэнну, и на языке айров ее имя означало «Сияющая звезда».
— У высшего вейриэна нет и не может быть семьи! — возразила очнувшаяся Онриль. — Я ее мать!
— Ты давно потеряла это право, жрица, — усмехнулся Таррэ. — С того момента, как приволокла в подземный храм своего ребенка, вместо того чтобы оставить ее там, где она была рождена, — в халайре. Что же до семьи высшего вейриэна и ваших домыслов о нашем уставе… Не все слухи правдивы. Я до сих пор остаюсь главой рода, и именно как глава дома Антаре я только что принял Сиаль в свою семью. Удочерил. Я дал ей имя не только как наставник, но и как приемный отец. Чтобы никто и никогда не смог оспорить.
И тут синты удивили бывшую Безымянную, дружно поклонившись вейриэну. И это они, никогда не склонявшие беловолосые головы ни перед кем. Даже вождь Бирюзового Лепестка, тихо стоявший рядом с ювелиром Тириэ, даже сам мастер и его подмастерья. Их жены и дети.
Беззвучно, как падают наверху листья, они опускались перед ошеломленным Таррэ. Кому, как не ему, знать вековечную гордыню маленького народа. Они благодарили того, кто признал их кровь равной своей. Только жрицы Ларитис и Онриль стояли, кусая губы, и их желтые глаза были полны ненависти.
— Идем, Сиаль. — Вейриэн снова положил руку на плечо девушки. — Если ты никогда не ходила тропой духов, то лучше закрыть глаза.
Она послушно зажмурилась, но все равно почувствовала мгновенное головокружение, точно такое, как во время перехода через Арки, только на этот раз переход сопровождался сиянием — мягким, но проникавшим даже сквозь зажмуренные веки.
* * *
— Можешь чувствовать себя как дома, Сиаль.
— Лучше не надо, — мгновенно среагировала девушка, не сдержав гримасы отвращения.
— Ах да, я и забыл. Но там был не дом, Сиаль. Там была тюрьма. Твой родной дом — в халайре, и ты туда еще попадешь. Здесь — только остановка на твоем пути, но теперь это тоже твой дом. Смелее, это не логово людоеда.
Девушка вдохнула слегка пыльный воздух давно не проветриваемого помещения и открыла глаза.
Она могла сравнивать дом Таррэ только с одним высоким домом — рода Этьер. Другие она видела только снаружи. В доме Этьер чувствовался комфорт и некоторая крикливость в позолоченноей лепнине и инкрустированных полудрагоценными камнями барельефах. Здесь ее окружала роскошь и неуютная старина. Даже не так: роскошь и древность.
Затемненный парадный холл, освещенный лишь магическим светильником, мерцавшим над плечом Таррэ, дышал ею. О древности говорили и неприкрытые гобеленами каменные стены, щеголявшие природным рисунком каменных жил, и потемневшие рисунки каменной мозаики на полу, и растрескавшееся, почерневшее от старости дерево резной мебели с сиренево-голубой обивкой и вышитыми на спинках простыми узорами оберегов.
И общий стиль величественной простоты.
Бывшей рабыне, знакомой с детства с множеством древних синтских храмов, собиравших сокровища всех эпох, удивительно было видеть знакомые орнаменты в настенных росписях дома высшего вейриэна.
— Спасибо. Я… я не знаю, как благодарить вас.
Таррэ поморщился.
— Учись, спарка. О благодарности поговорим, когда ты станешь вейриэнной. Идем, покажу тебе дом и твою комнату. Сто лет тут не был. И я не шучу. С тех пор, как умерла мать, отпустив последних дэриэнов, а я принял наставника и выбрал свой путь, этот дом посещают только духи.
Вейриэн направился к двери, ведущей во внутренние помещения.
«Сто лет. Похоже на то». Сиаль чихнула от пыли, поднятой волочившимся по полу плащом, в который она куталась.
— Вы выглядите моложе ста лет, — дипломатично заметила она.
— Милое дитя, я старше императора Севера на полвека.
Это ничего не говорило бывшей рабыне. Сколько лет далекому императору, она понятия не имела, но уважительно помолчала. Она едва поспевала за мчавшимся впереди вейриэном. Тот явно торопился, взмахом руки то направо, то налево показывая и называя:
— Первый этаж — холл, большая приемная, гардеробная для гостей, столовая, кухня. Дальше — помещения для слуг. Лестница.
Они поднялись по широким ступеням черного мрамора, отполированным за века до зеркального блеска, теперь припорошенного толстым слоем пыли, на котором продолговатыми зеркальцами выделялись следы сапог Таррэ, их тут же смазывал широкий шлейф, оставленный плащом, свисавшим с плеч его гостьи.
— Второй этаж — бальный зал, малая приемная. Отсюда вход в башни, там кабинет и библиотека. А там — арсенал. Вряд ли он тебе понадобится. Спальни на третьем, но мы туда не пойдем. Ты там сама разберешься, если захочешь. В подвал тоже не пойдем. Там кладовые. Ярусом глубже — пыточные.
Девушка ойкнула, а Таррэ засмеялся:
— Я пошутил, Сиаль. Там кладовые, но они давно пусты. Здесь уже несколько веков никто не живет, кроме невоплощенных духов.
Ее глаза в ужасе округлились, и вейриэн снова расхохотался. В родном доме он словно помолодел. Кончики его пальцев любовно гладили завитушки вмурованных в стены оберегов, прикасались к черным прямоугольникам картин, на которых ничего не разглядеть. Девушка примечала, как разгладилось его лицо, исчезли презрительные складки, разгладился вечно нахмуренный лоб.
