И они поработали.
…Через несколько минут канцелярские крысы хлынули на двор изо всех щелей. Самсон Колыбанович всплеснул руками и закричал:
– Ребятушки! Не выдайте! Отсекай их от амбара, отсекай, а то голодом помрем!
Богатыри, грозно топоча сапогами, выстроили вдоль амбара живую стенку, словно футболисты. Кто-то догадался достать из-за голенища нагайку…
Филин Кузьма-Демьян парил над крысиным потоком и, вроде пастушеской собаки, заходил то справа, то слева, стараясь сбить серых паразитов в колонну. В конце концов ему это удалось – и общими усилиями вещей птицы и богатырской воли все канцелярские крысы, теряя на ходу очки, организованно устремились в ворота заставы…
– Сейчас в поле побегут, – задумчиво сказал Самсон Колыбанович. – По зерновым ударят. Ой, не погладит нас Микула по головке… Хотя это еще когда-то будет!
Но вовсе не крысы стали главным испытанием для писаря Жихарева.
Когда с этой бедой было покончено, а паробки под надзором Кости подмели и убрали все следы преступного крысиного режима, деловой богатырь Самсон поставил на стол большую глиняную корчагу с бурой жижей и выложил пучок гусиных перьев.
– Чернил тебе на два века хватит, – весело сказал он. – Чтоб я столько на свете прожил, сколько тут чернил. А перья все из правого крыла, как положено…
«Перьями, кажется, еще Пушкин писал, – подумал Костя, вспомнив картинку в учебнике. – Значит, я-то и подавно справлюсь!»
Но все-таки спросил:
– А почему именно из правого?
– Так пишем-то мы справа налево! – сказал Самсон Колыбанович. – Мы же не хазары и не какие-то басурмане, чтобы навыворот корябать! А вот тебе и пергамент – только под личной подушкой и сохранил!
И с этими словами хлопнул на стол толстый рулонище толстой же бумаги – только не белой, а желтоватой.
– Резать будешь по мере надобности, – сказал он. – Ну, чини перышко!
И тут Костя понял, что снова попал. Оказывается, перья еще как-то нужно чинить?
Он вспомнил, что в школьном музее, где стояла старинная тяжеленная парта, хранились под стеклом старинные же ручки с металлическими перьями. Перья были расщеплены на конце.
Он выбрал перо из связки, взял самодельный ножик…
– Кто же так чинит? – сказал Самсон. – Чему тебя учили, отрок? Вот как надо!
Он ловко срезал кончик пера, потом расщепил…
– Сперва обмакни в чернила, – сказал Самсон. – Вот так…
Первой буквой учащегося Жихарева в мире былин стала клякса.
Она была похожа на черное солнце.
Правда, Костя не знал, что это именно клякса – нет такого слова в нынешней школе…
А вот богатырская затрещина от Самсона Колыбановича очень даже есть – здесь и сейчас!
И не пожалуешься без особого телефона…
– Пергамент, чтоб ты знал, – сказал Самсон, – делают из кожи совсем молоденьких теляточек. И мы уже не получим от них ни молока, ни мяса, ни приплода – представляешь, сколько он стоит! Тут целое стадо пришлось забить! Бери ножик и вычищай… А потом надо вот такой пемзочкой загладить… И вот такой костяной лопаточкой заполировать…
Хорошее дело, оказывается – пергамент! Можно соскрести с него любую ошибку так, что ни один учитель не придерется!
Но и вторая буква получилась не лучше. Правда, клякса была другой формы – вроде ракеты.
Самсон Колыбанович поглядел на Костю задумчиво. Он как будто решал – то ли послать лживого и наглого отрока чистить отхожие места, то ли уж сразу повесить на покляпыя березоньке…
– Интересно знать, где тебя учили, – сказал он. – Разве что в пустыне, где розги, должно быть, на вес золота…
У западных рыцарей с этим делом было туго.
Мало того, благородные графы да бароны даже гордились своей неграмотностью – ведь они не монахи какие-нибудь, не крючкотворы судейские, с них воинской науки хватает…
Вот и ставили на своих договорах вместо подписи крестик или отпечаток грязного пальца…
Даже стихи для своей Прекрасной Дамы рыцарь был вынужден складывать в уме!
На Руси же к грамотности относились с особым почтением – и уж, во всяком случае, невежеством не бахвалились.
Среди достоинств Добрыни, например, всегда подчеркивается его грамотность.
Завзятыми книжниками богатыри, конечно, не были, но уж надпись на камне прочитать могли. Иначе для кого эти надписи делали? Можно же было нанести на камень что-то вроде дорожных знаков. Такие знаки называются пиктограммами.
Стрелка направо – череп и кости.
Стрелка налево – два голубка с обручальными кольцами.
Стрелка прямо – знак рубля или доллара.
Так нет же!
…На камешке надпись подписана:
«Старому да казаку да Илье Муромцу
Три пути пришло дорожки широкие:
А во дороженьку-ту ехать – убиту быть,
Во другую-ту ехать – женату быть,
Да во третью-ту ехать – богату быть».
Мало того, после каждой поездки Илья возвращается к камню и собственноручно «поднавливает» надпись:
«Да и та была дорожка прочищена».
Правда, Алеша Попович, наткнувшись на подобный камень, просит своего спутника:
– А и ты, братец, Еким Иванович,
В грамоте поученый человек!
Посмотри на каменю подписи,
Что на каменю написано.
Но тут уж позвольте не поверить: быть того не может, чтобы попович, сын священника, да не умел читать!
Уметь-то Алеша умеет, но Еким Иванович – оруженосец, вчерашний «паробок», и нужно ведь пацану напомнить, кто тут старший!
Не диво была грамотность на Древней Руси.
Когда Солнышко Владимир сажал очередного бедолагу в погреб, и то
…Еще выдали ему да полну порцию,
Еще дали ему да свечи воску ярого,
Еще дали книг да сколько надобно.
Так появилась первая тюремная библиотека на Руси…
Писать-читать в былинах навострились даже враги – и Калин-царь, и Тугарин, и даже Идолище Поганое. Они то и дело отправляют князю Владимиру оскорбительные письма. Правда, гонец должен вызубрить послание наизусть – вдруг на Руси никто грамоте не знает?
Да нет, в те времена многие знали, это сейчас разучились…
Вот только давалась эта грамота тяжело. «Азбуку учАт – на всю улицу кричат», гласит поговорка. Розог учителя не жалели.
Другая поговорка была у родителей, отдававших свое дитятко в учение: «Мясо ваше, а кости наши». То есть лупи его за лень как сидорову козу, только не калечь. Плохо? Конечно, плохо.
