Ознакомительная версия.
Для меня же этот тревожный проход по мрачному коридору показался длиннее мили и уж, конечно, совсем непохожим на прогулку в парке. Когда мы остановились у последней двери, я задыхался, потому что вдыхать это зловоние полной грудью было просто невыносимо. Старуха достала из кармана передника связку ключей на большом кольце. Она перебирала пальцами бороздку на каждом из них, низко склонившись над связкой, словно на ощупь определяла скрюченными пальцами, какой ключ от какой двери, — задача более трудная, чем можно было предположить.
Я чуть не выпрыгнул из одежды от неожиданности, кода дверь прямо за моей спиной вздрогнула от сильного удара и скрежещущий голос прошептал:
— Эй, кто здесь? Кто здесь?
За дверью послышалось шуршание и сопение.
— Я знаю, что вы здесь. Я чувствую ваш запах!
— Пациент спал, когда я в последний раз заходила к нему, — сказала миссис Браттон Доктору, любовно перебирая ключи.
— Если он все еще спит, мы разбудим его, — сказал Доктор.
— Вы немного от него добьетесь, — сказала она. — Он уже несколько недель не издает ни звука…
Уортроп не ответил. Миссис Браттон, наконец, нашла нужный ключ и открыла старый замок, потом откинула три задвижки и плечом толкнула громоздкую дверь.
Комната была крошечной, едва ли больше моего алькова на Харрингтон Лейн. Мебели не было, лишь шаткая кровать, расположенная в двух шагах от двери. Около нее горела керосиновая лампа; ее дымящееся пламя было единственным источником света. Оно отбрасывало наши тени на потолок и на осыпающуюся штукатурку на стене напротив грязного окна. Пыльный подоконник был усыпан дохлыми мухами. На стекле жужжали и бились живые.
От едкого запаха хлорки у меня начали слезиться глаза, и я догадался, почему нас с Доктором так долго продержали внизу: миссис Браттон нужно было время, чтобы все тут вымыть и продезинфицировать, прежде чем представить нас Капитану Варнеру.
Он лежал на кровати под несколькими одеялами и простынями, верхняя из которых была белоснежной и свежевыглаженной, словно погребальная. Открытыми оставались лишь его голова и шея. Кровать была небольшой, но казалась еще меньше под весом его огромного тела. Я представлял его хилым, болезненным стариком, от которого осталась одна оболочка после более чем двадцатилетнего заключения. Но передо мной лежал человек богатырского телосложения, весом, рискну предположить, более четырехсот фунтов, и кровать прогибалась под ним гамаком. Голова его тоже была огромной; подушка под ней казалась размером с подушечку для иголок. Глаза утопали в сероватых складках век; нос был алым, выступая над щеками, как красная картофелина на сером поле. А рот был похож на беззубый туннель, в котором раздутый язык неустанно скользил по обнаженным деснам.
Доктор подошел к его постели. Старуха нервно перебирала ключи на связке. Позвякивание ключей, тяжелое дыхание больного да жужжанье мух на окне — вот и все звуки, что заполняли крошечное до клаустрофобии пространство.
— Я не советовала бы прикасаться к нему, — предупредила она. — Капитан Варнер ненавидит, когда его трогают руками. Не так ли, Капитан Варнер?
Он ничего не ответил. Хотя глаза его тонули в глубоких морщинах, я видел, что они открыты. Кончиком языка — серым, как и кожа, — он облизнул губы. На его подбородке, узелком приткнувшемся между шеей и нижней губой, блестела слюна.
Уортроп долгим взглядом посмотрел на несчастный объект своих поисков. Он ничего не говорил и ничем не выдавал своих чувств. Потом он, казалось, стряхнул с себя чары и резко обернулся к старой женщине.
— Оставьте нас, — сказал он.
— Не могу, — резко бросила она, — это против правил.
Доктор повторил команду, даже не повышая голоса, но медленно произнося слова — так, словно в первый раз она плохо его расслышала:
— Оставьте нас.
Она что-то почувствовала в его взгляде, и это что-то напугало ее, ибо она тотчас посмотрела в сторону, яростно затрясла ключами — символом своей власти — и сказала:
— Доктору будет об этом доложено.
Уортроп уже повернулся к ней спиной и смотрел на выброшенного на берег бегемота, лежащего в постели. Звук бряцающих ключей растаял вдалеке; дверь старуха оставила приоткрытой. Доктор велел мне закрыть ее. А когда я закрыл ее и оперся о твердую, успокаивающую поверхность, Уортроп склонился над постелью и приблизил свое лицо почти вплотную к лицу больного. Громким четким голосом он произнес:
— Варнер! Капитан!
Варнер не отвечал. Он неотрывно смотрел на потолок; рот его был открыт; язык без устали облизывал нижнюю губу и возвращался к исследованию беззубой челюсти. Из глубины его груди вырывался не то хрип, не то стон. Но кроме языка, он не шевелил ни одной мышцей (если мышцы вообще остались у него под толстым слоем жира).
— Варнер, вы меня слышите? — спросил Доктор. Он ждал ответа: спина напряжена, зубы плотно сжаты. Только слышно, как мухи жужжат и бьются о стекло. Запах хлорки и духота становились невыносимы. Я часто и неглубоко дышал и думал, рассердится ли Доктор, если я попрошу открыть окно, чтобы впустить немного свежего воздуха.
Уортроп повысил голос и буквально проорал в лицо Капитана:
— Вы знаете, кто я, Варнер? Вам сказали, кто пришел навестить вас сегодня?
Тучный больной издал стон. Доктор вздохнул и посмотрел на меня.
— Боюсь, мы пришли слишком поздно, — сказал он.
— Кто… — простонал старый моряк, словно решил разубедить Доктора. — Кто пришел?
— Уортроп, — ответил монстролог. — Меня зовут Уортроп.
— Уортроп! — воскликнул Капитан.
При упоминании этого имени его глаза вдруг задвигались так же беспокойно, как язык — вправо, влево, — но Варнер никак не мог сфокусироваться на лице Доктора. Его взгляд блуждал по потолку — там, где раздробленная тень Уортропа танцевала в свете керосиновой лампы прямо над Варнером, словно нечистый дух — темный, нелепый и огромный.
— Вам знакомо это имя, — сказал Доктор.
Огромная голова с трудом кивнула.
— Да сжалится надо мною Небо — да. Мне знакомо имя Уортроп, — прозвучал гортанный голос, захлебываясь слюной. — Все это было дело рук Уортропа, дьявольское отродье — он и весь его род!
— Проклятие — лишь одно из объяснений, — сухо сказал Доктор. — Хотя я больше придерживаюсь теории Дарвина. Сейчас доказательства на моей стороне, хотя время может показать, что я ошибался, а вы, Хезекия Варнер, — нет. Алистер Уортроп был моим отцом.
Ответа не последовало — только странные, подавляемые и все ж вырывающиеся стоны.
— Мой отец, — продолжал монстролог, — тот, кто нанял вас отплыть в конце шестьдесят третьего или начале шестьдесят четвертого года на корабле в Западную Африку, возможно в Сенегамбию или Нижнюю Гвинею, и вернуться с грузом, который имел для него особое значение. Да? Так было дело?
Ознакомительная версия.
