Не говоря ни слова, напарники подхватили сторожа за ноги и поволокли в маленький палисадник, что имелся перед каждым домом в этом дрянном переулке. Там бессознательное тело не заметят, а если и заметят, то решат, что пьяный — алкаши частые гости в этом старом квартале.
— Все? — спросил неуверенно Стрый.
Пиночет кивнул и подтолкнул его в сторону Покаянной. Больше не скрываясь и даже гордо выпрямившись, они прошли к фасаду фирмы.
Вход чернел приглашающе. Красная лампочка над ним больше не мигала — зомбированный сторож отключил сигнализацию. По гладко оштукатуренным стенам прыгали и кривлялись неясные тени. Почему же так неуютно? В конце концов, Пиночет и Стрый не первый раз выходили на ночную охоту. Николай заставил себя думать о морфине — только об этих дающих райские ощущения капсулах. Стало легче.
Споро миновали вход, остановились на миг в темном вестибюле. Справа располагалась дверь в каморку сторожа — там было накурено и работал старенький черно-белый телевизор. Кадры быстро сменялись, и в комнатке становилось то светлее, то темнее, точь-в-точь как от луны на улице. Звук был выключен.
— Две двери, — сказал Пиночет, — одна в бухгалтерию, другая в кабинет. Скорее всего, сейф.
— А эта? — осторожно спросил Стрый.
Да, была еще одна дверь — массивная, темная, покрытая прозрачным лаком. В инструкции о ней не было ни слова.
— Счас, — произнес Васютко, — посмотрим.
Он неслышно пересек холл (только один раз под его шагами скрипнула старая половица), взялся за большую латунную ручку двери. Замер.
— Ты чего?! — спросил Стрый. В голосе этого болвана явственно слышался страх, за что Пиночету сразу же захотелось заехать ему по черепу той же монтировкой. Умеет Стрый раздражать, ничего не скажешь.
Васютко ничего не ответил, вслушиваясь.
Где-то тикали часы — наверняка большие, напольные, вон как громко отмеряют время. Что-то капало, на пороге слышимости свистел работающий телевизор.
Шорох за дверью. За этой самой, массивной. Пиночет вытаращил глаза. В инструкции говорилось, что в особняке никого нет.
Мог ли их непонятный работодатель ошибаться? Ладонь на латунной ручке ощутимо вспотела и стала мокрой. Нет, мокрым был весь Пиночет, он прямо-таки купался в собственном поту. В этот миг он вдруг понял, как ему страшно. Даже не страх — панический ужас. Но все-таки он не двигался, слушал.
За дверью снова зашевелились. А потом из-за нее раздался низкий вибрирующий звук, словно там работал какой-то огромный и старый двигатель, лениво крутящийся сейчас на маленьких оборотах. Васютко не мог определить его источник, и лишь когда припомнил случай из своего далекого детства, все стало на свои места.
Маленький Коля Васютко каждое лето бывал в деревне, где жили его немногие родственники. Он до сих пор хорошо помнил черноватую покосившуюся избушку, запущенный огород (времени работать у родичей не было, было время лишь на пьянство), ряд тонких пирамидальных тополей вдоль дороги. И помнил здоровенного злющего пса, что жил у соседей. Кавказская овчарка, лохматая, огромная, с мутным шальным взглядом. Ее всегда держали на цепи, после двух или трех случаев нападения на людей. Овчарка Колю ненавидела и, как только он приближался к забору, разделяющему его и соседский участок, издавала низкий, полный сдерживаемой злобы рык.
Ночами Коля строил планы сладкой мести, в которых псина гибла удивительно изощренными для семилетнего мальчика способами. После таких мечтаний не выросший еще Коля Пиночет с особым удовольствием мучил пойманных им беззащитных котят и щенят.
Звук за дверью был тем самым рыком. Не предупреждающим, а, скорее, предвкушающим. Собака вернулась?
Пиночет представил себе этого зверя за дверью — огромная (Николай вырос, но и она выросла вместе с ним, приобретя те же пропорции), шерсть вечно всклокочена и висит грязными сосульками. А главное — глаза — гноящиеся, отекшие и полные мутной ненависти и вместе с тем какой-то потусторонней разумности.
— Ну, чего там? — уже спокойнее спросил Стрый.
— Ничего... — сказал пересохшим горлом Васютко и отпустил ручку двери. На ней остались мокрые следы его пальцев. — Пусть прошлое остается за дверью.
— Чего? — вылупился его напарник, но тут Пиночет глянул на него и злобно зашипел:
— А канистра?! Канистра где, дурило тупорылое?! Ты что, ее забыл там, да?!
Лицо Стрыя выразило весь спектр раскаяния — от виноватого удивления до мучительного стыда. Он смотрел на свои пустые руки — так и есть, оставил канистру в переулке.
— Быстро за ней! — прошипел Пиночет и не удержался, сильно толкнул его в плечо. — Пошел, пошел, пошел!
Напарник поспешно покинул помещение и, громко топая, побежал за канистрой. Николай еще раз посмотрел на неоткрытую дверь, за которой сейчас было тихо. Потерпи, собачка, потерпи еще с полчасика, скоро тут будет много огня. Хватит и тебе.
У входа Стрый запнулся и чуть не упал, пробормотав под нос проклятие. Скоро вернулся назад, пыхтя от натуги и сжимая в руках крашенную зеленой краской двадцатилитровую канистру, полную чистого девяносто пятого бензина. Сейчас он ходуном ходил в канистре, плескал в стальные борта.
Оба несгораемых сейфа — в бухгалтерии и у шефа — были приоткрыты, и в дверцах сиротливо торчали оставленные ключи. Пиночет еще раз подивился тому всеобъемлющему приступу склероза, что охватил буквально всех работников фирмы. Тут уже пахло какой-то мистикой. Но сейчас, в час ночи, мистика казалась чем-то совершенно естественным, и потому мысли обо всех этих странностях лишь на миг промелькнули у Пиночета в голове. Его нервировала запертая за деревянной дверью собака, и он торопился зажечь в этих каменных стенах большой очищающий пожар.
В кабинете безвестного руководителя фирмы обретался массивный стол черного дерева. Ночные тени падали с улицы на картину, и, казалось, изображенное там море буйствует и перекатывает тяжелые, с желтыми пенными шапками валы. Сейф тоже был приоткрыт и содержал в себе несколько толстых денежных пачек, а также инкрустированную золотом зажигалку фирмы «Ронсон», с маленьким брильянтом в основании. Деньги Пиночет рассовал по карманам. А зажигалкой некоторое время любовался, поворачивая то так, то этак на свету, а потом тоже взял с собой.
Кипы бумаг, извлеченных из сейфов, неопрятной кучей сложили в самом центре холла, притащив для надежности еще тонкий ковер из другой комнаты. В ночной полутьме этот натюрморт смотрелся как некий Эверест, в котором роль снега играли бумаги, а основанием служило ковровое покрытие.
— Лей! — коротко приказал Пиночет, и Стрый, поспешно откупорив канистру, от души ливанул на бумажную гору.
