Сурок отчаянно завизжал и без чувств сполз в нору, на лапы сородичей, подхвативших его и унесших в спасительную глубину тайных ходов.
Гириш мчался на колеснице за сбежавшими разбойниками. Его красный плащ развевался на ветру. Широкий кожаный пояс с пятью ножами и двумя мечами охватывал его сильный, крупный торс. Трехслойные шелковые штаны с громким хлопаньем полоскались во встречных потоках воздуха. Суровое лицо было невозмутимо и ни один мускул не двигался. Лай пятидесяти охотничьих собак, уверенно и стремительно идущих по следу, ласкал слух.
За Гиришем на резвых высоких лошадях скакали отборные воины из внутреннего скрытого гарнизона пограничной крепости. Сто двадцать сильных, великолепно обученных вендийцев, лучших из лучших. Ни один из них в жизни не думал заниматься никаким делом, кроме войны. Они были воинами по рождению и еще в колыбели играли с остро наточенными кинжалами. Гириш не занимал их никакой службой внутри крепости, они только тренировались изо дня в день, из ночи в ночь. Раджа держал их на самый ответственный случай. Теперь такой случай настал. Второй день они преследовали разбойников, не приближаясь к ним. Утром двадцать псов и десять воинов пришлось оставить сражаться с ужасным белым чудовищем, жутко разъяренным из-за раны, которую нанесли ему разбойники. Оно сразу растерзало нескольких псов, но его никак не удавалось убить. Гириш не стал дожидаться исхода битвы.
— Вперед! — приказал он. — Мы не можем позволить убийцам далеко уйти! Они не должны затеряться в благословенных просторах Вендии! Вы же не хотите, чтобы они убивали ваших сыновей и насиловали ваших возлюбленных жен и дочерей, чтобы они разбивали головы вашим отцам и издевались над матерями?
Воины взревели в ответ как боевые слоны. Мечи разом ударили по щитам, загремев как сотня громов. Горы ответили многократным эхом, укатившимся в неизвестную даль.
Раджа был доволен. Все складывалось так, как он хотел. Чтобы псы и воины не добрались до разбойников раньше времени, он иногда нарочно поворачивал колесницу не туда, и псы бесились, не понимая, почему нельзя преследовать людей, пахнущих хекену, по прямой. Гириш восторженно вскрикивал, когда возвращал колесницу на правильный путь, и воины вскрикивали вместе с ним и не скупились на угрозы проклятым разбойникам.
Дорога становилась все запущеннее и суровее. За одним из поворотов открылась похожая на глубокую чашу долина с чахлыми соснами, искореженными и погнутыми, словно здесь баловался ребенок великана. Между соснами росли мясистые хвощи и белый мох. Большие валуны поблескивали в лучах полуденного солнца.
Холодный ветер, налетевший внезапно, пронизал Гириша и воинов до костей. Он метался по долине порывами, как попавший в яму волк, воя и не находя выхода. Небо постепенно темнело.
Пройдя между двумя черными скалами, вершины которых вздымались словно указующие персты, дорога вышла на равнину. Горы кончились. Голая, лишенная растительности, каменистая пустыня простиралась насколько хватало глаз.
Дождь песчинок кружился в воздухе. В темном, нахмурившемся небе высоко парила одинокая птица. На равнине стоял город. Нежилой город. Везде царила мерзость запустения. Горький полынный запах сухой травы витал среди мрачных стен. Торчали обломки колонн, валялись куски капителей, детали каменной резьбы. Улицы тонули в густом мраке.
Колесница остановилась в нескольких десятках шагов от города. Кони фыркали и испуганно дрожали. Они ни за что не хотели идти дальше. Серзак напрасно дергал поводья и покрикивал.
— Я пойду прогуляюсь, — сказал Конан, спрыгивая на землю. — Ждите меня здесь. Я вернусь.
— Мы подождем, — пообещал Горкан.
Серзак смотрел на киммерийца обеспокоено.
— Сдается мне, что этот город таит в себе опасность, и опасность самого неприятного свойства — неуправляемые силы из потустороннего мира, — сказал он. — Ты будь там осторожнее.
Войдя в город, Конан тоже почувствовал, что вокруг таится нечто враждебное этому миру, нечто, озлобленное на свет и на существ с теплой кровью. Улочка, по которой он шел, была узкой как чрево девственницы. Тонкая полоска солнца, словно жемчужная нить, протянутая сквозь рубище, давала мало света и еще меньше тепла. Тьма, безраздельно владычествуя у стен, создавала все условия для процветания жутких обитателей ночи.
Улочку перегораживала куча круглых камней, и Конан был вынужден пробираться вдоль стены. Он прижался к ней рукой и тотчас отдернул ее в отвращении, как будто невзначай коснулся жабы. Стена была сырой, словно только что прошел дождь, и когда Конан поднес пальцы к свету, он увидел, что дождь этот был кровавым.
Конан почувствовал, что спина его покрывается липким холодным потом. Он бесшумно вынул меч и заскользил вдоль стены. За кучей камней открылась маленькая круглая площадь с высохшим бассейном и раскидистым голым деревом с обломанной верхушкой. Толстенный, в пять-шесть обхватов, ствол дерева был обвит полуистлевшей веревкой с длинными треугольными флажками.
Фасады домов, выходивших на площадь вглядывались в пришельца пустыми глазницами окон. Солнце здесь казалось тусклым и небо окончательно теряло цвет.
Низ одного из домов был густо покрыт рисунками. Черные силуэты огромных львов прыгали на силуэты людей, слонов, верблюдов, собак и коров. Лесенка, спускающаяся на площадь, выходила из открытой пасти самого крупного льва, обернувшегося, в отличие от остальных, к площади.
Слева от нее был еще один силуэт, отличающийся от всех остальных неуловимой формой. И он двигался! Конан крепче сжал рукоять меча. Старого, доброго меча, столько раз выручавшего его из, казалось, безнадежных ситуаций. Он не знал, кто приближается к нему, кто крадется в узком промежутке видимого и невидимого мира. Обладает ли это существо плотью? И если да, то насколько крепка его шкура?
Тень нависла над киммерийцем. Он увидел, как у его ног маленькими смерчиками взвивается пыль. Ближе и ближе. Конан рубанул мечом на уровне своей груди. Раздался душераздирающий визг и в воздухе появилась темно-синяя полоска. Густая как мед жидкость потянулась к земле. В пыли стали образовываться аккуратные круглые лужицы. Конан расхохотался и принялся рубить невидимку изо всех сил. Тварь оказалась слабой и беззащитной, если не считать невидимости, которая могла смутить разве что ребенка или непроходимого глупца! Тварь визжала и пыталась убежать, но Конан хорошо знал свое дело.
Через несколько мгновений визг перешел в долгий непрерывный стон и все кончилось. Внутри тварь была видимой. Разваленные мечом Конана внутренности пузырились у его ног. Он пнул какой-то подергивающийся отросток и осмотрелся в поисках других претендентов на смерть от его руки. Вокруг было пусто. Если у твари и были сородичи, они все скрылись.
