— Дариен, я знаю, что ты меня слышишь! Прежде чем ты пойдешь туда, куда собирался, позволь мне сказать тебе вот что: твоя мать сейчас в Башне, к западу от Пендаранского леса. — Вот и все, что ей оставалось: обрывок информации, брошенный на ветер.
После ее крика воцарилась полная тишина, которую не нарушал, а усиливал плеск волн о берег. Она чувствовала себя немного смешной, понимая, как должна выглядеть в глазах солдат. Но собственное достоинство сейчас не имело почти никакого значения; имело значение лишь желание докричаться, послать свой голос вместе с душой с тем единственным сообщением, которое могло пробиться к нему.
Но только тишина была ответом. Над лесом восточнее дома белый филин, разбуженный от дневного сна ее криком, ненадолго поднялся в воздух, потом снова уселся подальше от опушки. И все же она была совершенно уверена — а к этому времени она уже доверяла своим инстинктам, ведь так долго ей, кроме них, нечем было руководствоваться, — что Дариен все еще там. Его притягивало это место, удерживало, а если он находится поблизости, то мог ее слышать. А если слышал?
Она не знала, как он поступит. Знала только, что если кто-нибудь, где-нибудь мог удержать его от путешествия к отцу, то это была Дженнифер. С ее бременем и ее горем, с настойчивым убеждением с самого начала, что ее ребенок должен жить. Но его больше нельзя оставлять одного, сказала себе Ким. Не может же Дженнифер не понять этого? Он идет в Старкадх, одинокий и неустроенный. Неужели его мать не простит Ким этого вмешательства?
Ким вернулась к остальным. Джаэль тоже встала и стояла очень высокая, собранная, полностью осознающая то, что только что было сделано.
— Не следует ли нам ее предупредить? Что она сделает, если он придет к ней?
Ким вдруг почувствовала себя измученной и хрупкой. Она сказала:
— Не знаю. Не знаю, пойдет ли он туда. Возможно. Думаю, Шарра права, он ищет дом. Что касается необходимости ее предупредить… я не знаю, как. Простите.
Джаэль осторожно вздохнула.
— Я могу перенести нас туда.
— Как? — спросила Шарра. — Как ты можешь это сделать?
— При помощи магии и крови, — ответила другим, более тихим голосом Верховная жрица Даны.
Ким испытующе посмотрела на нее.
— Но следует ли это делать? Разве тебе не нужно оставаться в Храме?
Джаэль покачала головой.
— Мне там было в последние дни тревожно, чего никогда не случалось прежде. Думаю, Богиня готовила меня к этому.
Ким посмотрела на Бальрат на своем пальце, на его ровное, бессильное мерцание. От него помощи ждать не приходится. Иногда она ненавидела это кольцо с пугающей страстью. Она посмотрела на подруг.
— Она права, — спокойно произнесла Шарра. — Дженнифер нужно предупредить, если он идет к ней.
— И утешить потом, по крайней мере, — к ее удивлению, прибавила Джаэль. — Ясновидящая, решай быстро! Нам придется ехать обратно в Храм, чтобы это проделать, а время — это как раз то единственное, чего у нас нет.
— У нас нет множества вещей, — поправила ее Ким почти рассеянно. Но, произнося эти слова, она уже кивала головой.
Для нее привели еще одну лошадь. Позднее, во второй половине дня, под куполом Храма, перед алтарем, Джаэль произнесла слова молитвы, слова силы. Она пустила себе кровь — много крови, как она и предупреждала, — затем установила связь со жрицами Мормы в Гуин Истрат и вместе с ними дотянулась до корней земли, к земному корню, чтобы получить силу Матери-богини, достаточную для того, чтобы отправить трех женщин очень далеко, на каменистый берег океана.
По любым меркам, существующим для подобных вещей, это не заняло много времени, но даже при этом к тому времени, как они прибыли, надвигающаяся буря почти настигла их всех, а ветер и волны бушевали с неистовой силой.
Даже обратившись филином, Дариен Венец не потерял, тот прочно держался на его голове. Однако ему пришлось нести кинжал в клюве, а это было утомительно. Он уронил его в траву у корней своего дерева. Никто его не возьмет. Все другие животные в этой роще боялись его к этому времени. Он мог убивать глазами.
Он сам узнал об этом всего две ночи назад, когда полевая мышь, за которой он охотился, чуть было не скрылась под гнилым бревном в сарае. Он был голоден и пришел в ярость. Его глаза вспыхнули — он всегда знал, когда это происходило, хотя еще не совсем умел ими управлять, — и мышь обуглилась и умерла.
В ту ночь он проделал это еще три раза, хотя уже не был голоден. В обладании такой силой было скрыто некое удовольствие и еще определенная потребность. Это он не совсем понимал. Он полагал, что это в нем от отца.
На следующую ночь, когда он уже засыпал в собственном обличье, или в обличье, которое выбрал для себя неделю назад, и уже почти погрузился в сон, его настигло воспоминание. Он вспомнил минувшую зиму, голоса из бурана, которые звали его каждую ночь. Тогда он ощущал ту же настоятельную потребность, вспомнил он. Желание выйти на холод и поиграть с дикими голосами среди снежных вихрей.
Больше он не слышал тех голосов. Они его не звали. Он спросил себя — это была трудная мысль, — не перестали ли они его звать потому, что он уже пришел к ним. Маленьким мальчиком, совсем недавно, когда его звали те голоса, он пытался с ними бороться. Ему помогал Финн. Он обычно шлепал босиком по холодному полу и забирался в постель к Финну, и тогда все было в порядке. Теперь рядом не было никого, кто мог бы все привести в порядок. Он умел убивать глазами, а Финн ушел.
С этой мыслью он уснул в пещере, высоко в горах к северу от их домика. А утром увидел седую женщину, которая спустилась по тропинке и стояла у озера. Затем, когда она снова вернулась в дом, он пошел за ней, и она позвала его, и он спустился по лестнице, о существовании которой никогда не подозревал.
Она его тоже боялась. Все боялись. Он умел убивать глазами. Но она говорила с ним тихо и улыбнулась один раз. Он уже давно не видел, чтобы кто-то ему улыбался. С тех пор, как покинул поляну Древа Жизни в своем новом, более взрослом теле, к которому никак не мог привыкнуть.
И он знал свою мать, настоящую мать. Ту, о которой Финн говорил, что она была похожа на королеву и любила его, несмотря на то что ей пришлось уехать. Она сделала его особенным, сказал Финн, и он сказал что-то еще… насчет того, что Дариен должен быть хорошим, чтобы заслужить эту свою особенность. Что-то в этом роде. Вспоминать становилось все труднее. Он, однако, удивлялся, почему она сделала его способным убивать так легко, а иногда и желающим убивать.
Он думал спросить об этом седую женщину, но теперь ему было не по себе в замкнутом пространстве домика, и он побоялся рассказать ей насчет убийств. Он испугался, что она возненавидит его и уйдет.
