— Кто-нибудь еще хочет добавки? — спросила мать Леофсига шуруя в супнице половником. — Всем хватит и фасоли, и сыра. Я сегодня рано встала и успела в лавку до того, как там все подмели начисто.
— Пожалуй, я не устою, Эльфрида, — отозвался Хестан, и Леофсиг с Сидроком тоже протянули тарелки.
Никогда Леофсиг не сделал бы этого, если бы мама не сказала, что добавка есть. И особенно если бы он не был твердо уверен в том, что так оно и есть. Всю юность он прожил, пожираемый муками голода. Он и сам удивлялся: сытым ему удавалось побыть лишь несколько минут, а потом — снова… Чувство сытости было для него чем-то непривычным.
После ужина к нему подсел Эалстан с просьбой помочь решить какую-то очередную отцовскую счетоводческую задачку. Леофсиг прочитал условия и затряс головой:
— Я помню, что знал, как это решается, но будь я проклят, если сумею вспомнить как! — Он даже не стал скрывать глубокий зевок. — Я так устал, что уже строчки с трудом разбираю. Какой из меня работник по ночам! Ты даже не подозреваешь, как тебе повезло, что папа решил оставить тебя в школе!
— Нас теперь там почти ничему не учат, — ответил брат. — Я больше узнаю от отца, чем от мастеров.
— Нет, ты не понимаешь, — покачал головой Леофсиг. — Тебе же не приходится вместо учебы дробить камень на дорогах. Наслаждайся, пока юн. Потом успеешь устать, как я.
— А, понимаю. Особенно тогда, когда смотрю, как Сидрок даже не пытается овладеть всей этой бредятиной, которую альгарвейцы вложили в уста нашим мастерам.
— Если Сидроку так нравится подставлять свою спину мастерам для порки — это его личное дело. А вот если он хочет докопаться до сути — это тоже его личное дело. И я вообще не понимаю, отчего это тебя так волнует.
— Да потому что он делает что хочет, а я в это время зубрю все, что задали мастера и отец! Вот почему! — вскинулся Эалстан. И, помолчав, добавил почти шепотом: — Значит, бывает и хуже этого?
— Хуже. Но ненамного, — вздохнул Леофсиг. — Да, пожалуй, что ненамного. — И, тоже помолчав, добавил: — Но определенно хуже для меня. Придется это обдумать.
Но Эалстана не так-то легко было сбить с темы разговора.
— Да, конечно, хуже. Тебе бы каунианином родиться. — Он перешел на шепот: — Да ты и сам знаешь. Сколько людей проклинают свои золотые кудри! А сколько других проклинают их за это! — Братишка огляделся и уже почти неслышно добавил: — И кое-кто из таких вот находится здесь, рядом с нами, в нашем доме.
— Да знаю я, — отмахнулся Леофсиг. — Сидрок просто мечтает стать альгарвейцем. Да и дядя Хенгист тоже. Но ведь это же не главное. Зло не в этом.
Эалстан протестующе помотал головой:
— Дело не в этом. Совсем близко, но не в этом. Альгарвейцы сейчас на коне, вот и Сидрок хочет быть на коне тоже.
— Ну если уж он хочет быть на коне… — Леофсиг беспомощно пожал плечами — Эалстан не был в армии и потому не прошел еще полную проверку на доверие. — Что ж, ты знаешь его лучше меня и должен только радоваться за него, так я это дело понимаю.
— Большое спасибо, — подчеркнуто поклонился братишка. Но за версту было видно, что благодарности в нем ни на грош. Оба с трудом удержались от смеха, но Эалстан сумел сохранить на лице наисерьезнейшую мину. — Да я лучше ему в морду вмажу, когда он поскачет, чтобы не дать мне решать задачки отца! А дальше — плевать!
— Вот уж нет! Уверен, ты ему здорово врежешь! А если начнутся неприятности, считай, я на твоей стороне. Уж я-то сумею заставить его заткнуться!
— Может, я ему и врежу, а может, и нет. Не это главное. Главное — другое. Если когда-нибудь мне придется дать ему окорот, ты должен держаться в стороне.
Леофсиг нахмурился:
— Я что-то не понял. А для чего тогда нужны старшие братья, как не для того, чтобы защищать младших?
Эалстан облизнул губы и решительно произнес:
— Если ты дашь ему нахлобучку, он может пойти к рыжикам, и тогда ничто и никто не спасет тебя от лагеря. Я в этом, конечно не уверен. Но не уверен и в обратном.
— Ах вот как, — устало кивнул Леофсиг. — Когда подымаешь камень, под ним всегда копошатся такие белые червячки, знаешь? Чтобы со своей плотью и кровью так поступить… Но ты прав. Он на такое способен. С него станется.
Леофсиг нервно потер подбородок — его борода была уже густой и окладистой, не то что цыплячий пух Эалстана.
— Но я не хочу, чтобы он имел надо мною подобную власть. Я вообще не хочу, чтобы кто-либо имел надо мною власть!
— Я даже не знаю, что тут можно сделать, — растерялся Эалстан.
— Я уже пугал его не раз и не два, когда он начинал смотреть в ту сторону, — задумчиво продолжал Леофсиг. — Если теперь я испугаю его до смерти…
Это было уже не предположение, а руководство к действию. До того, как его призвали в армию короля Пенды, он был именно таким, каким его все вокруг считали, — рохлей, бухгалтерским сыночком. Сейчас же его сдерживало лишь одно: надо как следует все просчитать, чтобы ловушка захлопнулась вовремя. Найдя решение, он прищелкнул языком от удовольствия.
— И если теперь я испугаю его до смерти… Этот поганый червяк со всех лап помчится жаловаться своим разлюбезным рыжикам!
— Не сомневаюсь, — побелев, ответил Эалстан. — Я просто не знаю, за что хвататься. Может, самое лучшее — это сидеть тихо и не высовываться? Я ведь все время о папе думаю.
— Все будет в порядке. — Старший брат ухмыльнулся, закусив губу. — Я тоже не желаю вам беды. Да и силы горние мне помогут, надеюсь. — И, саданув себя кулаком в колено, он добавил: — Удивляюсь, почему это дядюшка меня до сих пор не предал!
— Но он никогда… Ничего такого… — Эалстан окончательно обалдел.
— Ну и что? — холодно осведомился Леофсиг. — Чаще всего опасны не те, кто болтает на всех перекрестках, а те, кто молчит.
* * *
Как и в большинстве елгаванских городов, в Скрунде древние и современные строения прекрасно соседствовали друг с другом. Так, в нескольких кварталах от рыночной площади возвышалась мраморная триумфальная арка, установленная уже на закате Каунианской империи в ознаменование победы древнего императора Гедиминаса над одним из альгарвейских племен — белситами. Надпись на арке восхваляла Гедиминаса как величайшего из живших героев и победителя непокорных племен.
Но Талсу обращал на эту арку и ее надпись не больше внимания, чем на примостившуюся рядом с ней масляную лавку. Он проходил под ней по нескольку раз в неделю с тех самых пор, как стал настолько большим, что ему разрешили уходить далеко от дома. Он так привык ней, что за все это время так и не удосужился как следует разглядеть на ней барельефы и внимательно изучить гордую надпись. Он даже не знал толком, что именно на ней написано: в его школе не преподавали классический каунианский. Как, впрочем, и в большинстве елгаванских и валмиерских школ — кому нужен мертвый язык?
