Перед его слугами и жителями деревень она придерживалась правил, установленных в Иске для женщин. Пандав не хотела злить жреца и к тому же, испытывая к нему снисходительную привязанность, не желала причинять ему неудобства. О свободе она не слишком-то задумывалась. Она никогда не станет свободной, приходится это признать. Возможно, рабство вьелось в нее насквозь, хотя прежде она никогда не думала о себе как о рабыне. Как она сама сказала — если убежать от Эруда, то куда? Гораздо проще остаться с ним. Может быть, даже слишком просто. Но так или иначе жизнь сама подскажет ей выход. Он может продать ее или даже отпустить на свободу. Или же его увлечение продлится, она будет сопровождать его в горах и вместе с ним вернется в столицу. И тогда, несомненно, произойдет что-то, что развеет ее сомнения.
В любом случае она уже никогда вновь не окунется в истину огненного танца. Уже никогда не станет эм Ханассор.
Тщательно соблюдая диету и упражняясь, в городе она оставалась бы танцовщицей еще пять или семь безупречных лет, может быть, даже больше, если держать тело в строгости. После этого, безусловно, пришлось бы уйти в отставку. Тогда она могла бы сделаться дорогим инструктором на стадионе или, возникни желание, куртизанкой, отличающейся от святой девицы так же, как орхидея от сорняка. Однако такая жизнь ей тоже не подходила. Она могла бы предпочесть самоубийство зависти, сожалениям и утрате первенства. Правда, пока это время далеко. Очень и очень далеко.
Но ее тело, подвижное, текучее и прекрасное, уже поддалось, предало ее в глупом танце на поляне, перед распираемым страстью жрецом, который был уверен, что у нее потрясающий дар. Самое время плакать…
Поздно ночью, когда Эруд крепко заснул, она выскользнула из палатки, прошла между деревьями, сложила из камней маленький жертвенник и сожгла на нем немного масла. Один из слуг подошел, желая взглянуть, чем она занята, но, увидев, что она молится, оставил ее одну.
Она возвратила Зардуку дар, который был смыслом ее жизни, ибо еще одна неудачная попытка исполнить огненный танец могла оскорбить бога, и попросила у него что-нибудь, способное заполнить зияющую пропасть в ее душе.
Они поднимались по тропам в горы Иски. Неблагодарное занятие. Вверх и вниз, вниз и вверх, с вершин в долины, утопающие в пыли.
После того, как ушла Звезда, Эруд овладевал ею не так уж часто. Но ему нравилось, как она ухаживает за его волосами и разминает его тело в конце утомительного дня. В такие минуты он начал разговаривать с ней, в основном высказывая удовольствие от того, что она с ним. Она опускала глаза на искайский манер, пряча свое презрение. Может быть, именно в этом и был смысл данного ритуала. Если бы женщины давали понять, что они думают о своих мужчинах, то, скорее всего, мужчины убивали бы их на месте.
* * *
— Полагаю, ты веришь в магию и чудеса? — обратился Эруд к Пандав утром, когда она шла позади его зееба. Это был первый раз, когда он поинтересовался ее мнением по какому-то вопросу. Но Пандав не позволила сбить себя с толку.
— В каком смысле? — уточнила она.
— В той дыре, куда я направляюсь, по слухам, творятся вещи, которые не должны происходить.
Ровным шагом следуя за зеебом, Пандав уважительно внимала, но молчала. Запутавшись в образах искусства, она больше не боялась никаких действий.
— Этот городок лежит недалеко от границы с вами, — продолжал Эруд, который до сих пор ничего не разузнал о ее прежней жизни и, видимо, был уверен, что она из Вар-Закориса. — Ты что-нибудь слышала о нем? Он называется Ли-Дис.
Пандав ощутила нечто, чему не знала названия. Она продолжала идти, но ее тело словно обдали кипятком.
— Слышала, — отозвалась она. — Я знала человека, который родился в деревне поблизости от него.
— Он был твоим любовником? — внезапно Эруд бросил на нее взгляд с высоты скакуна.
Наконец-то личный вопрос. Пандав почувствовала себя так, словно ее пощекотали. Он пришел к мысли, что в дни свободы ее мог выбрать другой мужчина.
— Нет, не был, — образ Регера эм Ли-Дис возник перед ее внутренним взором, словно наяву. «Яркий, как солнце, прекрасный, как Лидиец…» Она знала его не слишком хорошо, во всяком случае, не как мужчину. Он был одним из героев, как и она. Ее брат с тренировочных площадок, дитя огромной семьи.
— Так что тебе за дело до него, если вы не были любовниками? — бросил Эруд.
Но он не захотел выслушать ее историю. Да и она не желала ничего рассказывать ему. Регер не мог не сгинуть. Его раздавило и унесло прочь вместе со всем остальным. Он, как и она, умер раньше срока.
Они добрались до Ли-Диса под летней грозой — сухой, полной грома, пыли и ветра. Оголенные кости молний рвали небо над вершинами гор. Горы вздымались, словно готовые отразить атаку воздушной стихии. Городок Ли-Дис раскинулся в более низких отрогах, по уступам которых путники однообразно карабкались сорок дней. Эруд постоянно повторял, что со стороны столицы дорога к Ли-Дис и короче, и легче.
Накрытый грозой, городок у края грязной долины казался простым нагромождением камней. На улицах им попалась лишь горстка попрошаек, жмущихся к тому, что здесь считалось дверными проемами. Храм, как и дом местного правителя, стоял на единственной мощеной площади с колодцем и помостом рядом. Здешняя обитель Ках была уменьшенной копией храма в портовом городе, однако источала куда более сильный запах. Тянуло кровью, маслом, благовониями, но все перебивал запах пыли, которой швырялся в них ветер. Лицо Эруда вытянулось, хотя, судя по тому, что он твердил Пандав все эти сотни миль, он ждал худшего.
Извещение послали задолго до прибытия Наблюдателя, но оно могло и не дойти. Разумеется, никто не вышел встретить их. Эруд послал одного из слуг в храм, чтобы объявить об их прибытии, и оставил зееба под террасой, в пыли бури, в окружении багажа, эскорта и своей чернокожей шлюхи, готовясь получить то, что ему причитается.
Местный Верховный жрец принял Эруда в пустом каменном зале. Старик, который выглядел и двигался так, словно ему уже исполнилось девяносто, надел свое церемониальное облачение — балахон, расшитый металлическими дисками и черными перьями, и птичью маску. Эруд, которому предписывалось заверить жреца в своем глубочайшем почтении, согнулся и преклонил колени с затаенным презрением во взгляде. Последний столичный послушник, по его мнению, стоил больше, чем этот жрец.
Никакого угощения, даже напитка, никаких ритуалов у жертвенника. Здесь относились к Ках запросто, да и с припасами тут было куда тяжелее.
После того, как покончили с учтивостью, стало очевидно: здешний Высший беспокоится, что же намерен делать гость после того, как соберет налог. Эруд объяснил, что не имеет никакого отношения к налогам и проверкам, раскашлялся и попросил воды, чтобы промыть горло от пыли. В воде, которую ему принесли, плавала мутная взвесь.
