Ознакомительная версия.
Их много было, таких дорог, коротких, в пару сотен шагов, и длинных, протяженностью в сотни лиг. Порой они выныривали из лесных дебрей, порой утыкались в горные хребты или тонули в море… Люди использовали их там, где это было возможно. Но чаще — обходили стороной, трепеща пред древним и неведомым. И напрасно. Опыт темных лет показывал: ни одна из ночных тварей, какой бы породе она ни принадлежала и как бы ни была голодна, не отваживалась даже одной ногой ступить на их красный и гладкий гранит. Вот уж где можно ночевать без опаски! Или скакать всю ночь напролет, потому что фельзендальские лошадки выносливы и неутомимы и можно не опасаться, что они споткнутся в темноте, упадут и переломают ноги.
Именно так поступили Йорген с Кальпурцием — не стали останавливаться на ночлег. Зачем, если можно выиграть время?
Ночь была ясной, луна выползла на небо, и свет ее отражался в черной глади гранита. Таково уж свойство красного цвета: он первый исчезает в сумерках. Глаз человеческий еще может различить зеленый, синий, фиолетовый, оттенки голубого — а красного уже нет, чернота вместо него. Кальпурцию было неприятно смотреть вниз, твердая дорога стала казаться рекой, он испугался, не разъедутся ли у лошадей ноги, будто на льду? Страх был глупым: они уже много часов подряд скакали по гладкому камню, и ни одна из фельзендалок ни разу не поскользнулась. Он понимал это, но по ночам разуму порой трудно удерживать верх над чувствами.
Сделать несколько коротких привалов все же пришлось. Не потому, что отдых требовался животным — как раз они-то не проявляли признаков усталости. Чего нельзя сказать было о седоках. Есть среди людей степные народы, настолько привычные к седлу, что могут не вылезать из него сутки напролет даже ради особой нужды. Вся жизнь степняков проходит верхом, для них это более естественно, чем ходить пешком. Но оба наших путешественника к их числу не принадлежали. По образу жизни и по роду занятий с длительной верховой ездой тоже связаны не были, и это сказывалось.
Гордый силониец, по праву считавший себя отличным наездником, терпел до последнего. Пожалуй, он предпочел бы выпасть из седла от утомления, чем выказать свою слабость. К счастью, Йорген не собирался доводить дело до крайности и время от времени объявлял без ложного стыда: «Все, больше не могу! Зад уже отваливается!» Охая и ругаясь чуть громче, чем требовало состояние тыльной части его организма, сползал с кобылы, плюхался наземь и больше не шевелился, предоставляя спутнику возможность почувствовать свое превосходство в процессе разведения костерка и подогревания остатков свинины на углях. Так уж сложилась жизнь ланцтрегера фон Рауха, что ему очень рано пришлось научиться подчинять других и отвечать за других, не слишком заботясь о себе и помощи ни от кого не ожидая. Он к этому привык. Но если кто-то рядом с ним желал быть старшим и сильным — он тоже не возражал. У младших есть свои преимущества.
… — Как странно, — рассуждал вслух Кальпурций, сонно покачиваясь в седле. — В городе ночью за дверь носа не высунешь — тут же найдутся желающие откусить. А здесь, в лесу, мы до сих пор ни одной твари не встретили! На камень они ступить не могут — это понятно. Но ведь они и на опушку не выходят! Неужели дорога всякую нежить даже близко к себе не подпускает? Или это места здесь такие бла-а-а… — Он широко, очень не по-благородному зевнул (спасибо, матушка не видела!) и договорил: — Благословенные, не водится никто?
Но Йорген никакой странности в этом не усматривал. Но свои объяснения он начал настолько издалека, что полусонный собеседник не сразу и понял, что они суть ответ на его вопрос.
— Вот представь себе, что тебе захотелось поохотиться на уток. Представил?
— А почему именно на уток? Почему не на зайцев?
— Потому что зайцы не живут стаями, они нам не подходят.
— Ну ладно, представил уток, — недоуменно пожал плечами силониец, к слову ни разу в жизни на уток не охотившийся. Единственной стоящей дичью на его родине считался свирепый горный вепрь.
— Молодец, у тебя богатое воображение. Так вот. Если ты захочешь поохотиться на уток — куда пойдешь?
— Ну-у… На озеро, наверное. — Он все еще ничего не понимал.
— Верно! На озеро! Потому что их там много, они там живут! Ты ведь не засядешь с луком на соседском овсяном поле в надежде, что какая-нибудь из уток вдруг случайно над ним пролетит?
— Не засяду! — Хотя бы в этом недоумевающий Кальпурций был совершенно убежден.
— Вот и ночные твари так же! Зачем им рыскать по лесу, да еще ночью, если шанс встретить добычу слишком мал? Они лезут туда, где ее много. В города!
— А-а! — обрадовался Тиилл. — Вот ты о чем! А я гадаю, чего это ты вдруг об охоте заговорил? Проголодался, что ли, наконец?
Ланцтрегер поморщился с отвращением.
— После вчерашнего завтрака я долго еще не проголодаюсь!
Надо сказать, завтрак, который подал благодарный хозяин своим «благодетелям»-постояльцам, оказался даже изобильнее роскошного ужина. В отличие от Кальпурция, любившего и умевшего хорошо поесть, Йорген, выросший в войну, к подобным излишествам не привык. И за годы службы в столице практики не приобрел, потому что старательно избегал все дворцовые увеселения, включая пышные пиры, столь любимые королевской четой. Так что вышли ему те излишества боком. Подогретую на костре свинину силониец поедал в одиночестве, да еще и насмешничал:
— Вот видишь! Это Девы Небесные покарали тебя за корысть!
— Очень я им нужен, Девам Небесным! Просто немного переоценил собственные возможности, такое с каждым может случиться. Знаешь, я, наверное, часок посплю, ты покарауль, ладно?
Редкая теория оказывается верна на все сто процентов, из каждого правила обязательно найдутся исключения.
…Ребенок сидел на опушке леса, под кустом ракиты, скорчившись от холода, спрятав лицо в ладонях, и тихо, обессиленно плакал, скулил побитой собачкой. По этому жалобному, рвущему душу звуку Кальпурций его и нашел. Вернее, ее. Это была девочка, совсем маленькая — лет четырех-пяти. Босая, в разорванном летнем платьице, исцарапанная и перепачканная землей, в светлые спутанные волосенки набились сосновые иглы и прочий лесной сор. Что она делала тут, в ночном лесу, совершенно одна? В какую беду попала?!
По большому счету Кальпурций к детям был абсолютно равнодушен, в обычных условиях он их попросту не замечал. Но такой несчастной выглядела малышка, что сердце силонийца дрогнуло. Он присел к ней, встав коленом в холодный сырой мох, тронул за плечо, спросил так ласково и тихо, как умел:
— Ты чья, девочка?! Где твоя мама?!
Ознакомительная версия.
