Идиоты! Они просто отвыкли от людей со стороны. Вот что значит изолированная жизнь в маленькой деревушке без каких-либо признаков культуры!
Это было очередной ошибкой Сёльве. Он недооценил ту встречу. Но тогда он этого еще не понял. Если бы он сам в полной мере владел той культурой, которой хвастался, то должен был бы знать больше об этом народе, его вере в Бога и в потусторонние силы.
Эта ошибка была фатальной.
Забегаловка оказалась открытой, чем Сёльве не преминул воспользоваться. Переводчику все равно потребовалось не меньше часа, чтобы добраться с поля в деревню.
Ничего страшного. Сёльве никуда не торопился.
Но он успел совершить еще один просчет.
Дело касалось Елены и стирки…
Он думал, что она сейчас стирает в тазу или склонилась над ручьем там, где обычно стирала.
Но это было не так.
Когда она накануне вечером вернулась домой с его одеждой, ей очень хотелось сразу сделать что-либо для него. Поэтому она тут же затеяла большую стирку, затянувшуюся допоздна, развесив после этого одежду сушиться позади своего домика.
Так что Сёльве ее просто-напросто не заметил, когда отправился утром в деревню.
Спустя некоторое время после этого Елена вышла во двор, преисполненная счастья, что он живет no-соседству, и что ей скоро вновь удастся увидеть его. Весь ее мир был сейчас заполнен Сёльве, как это бывает, если девушка влюбляется в первый раз. Милан был теперь не более чем маленьким укором ее совести, который она быстро подавила. Теперь в ее жизни ему просто не было места, и она была бесконечно благодарна, что он не появляется. Что бы она смогла сказать ему, как бы она смогла объяснить свои смятенные, но бурные чувства по отношению к человеку, которого знала всего четыре дня?
Она понимала, что ей придется трудно с ее собственной совестью, и дело тут было совсем не в Милане. Она знала, что если Сёльве попросит ее о чем-то тайном и святом и запретном и страшно соблазнительном, ей придется выдержать бесконечную тяжелую битву с собой, чтобы противостоять искушению.
Но погружаться в такие головокружительные мысли ей не следовало. Она просто не могла пойти на это, это противоречило всему тому, чему она научилась, всему тому, что составляло ее нравственный кодекс.
Одежды уже высохли. Она внесла их в дом и собрала в кучу, отобрав вещи для глажки, потом достала плоский камень, унаследованный от матери, и стала гладить прекрасные вещи Сёльве.
Затем она сложила их в стопку, пахнущую солнцем, ветром и глажкой, и остановилась в задумчивости.
Ему ведь нужны его вещи?
Но она же не должна…
С другой стороны, сам он здесь никак не может появиться.
А ведь он не мог ждать до их следующей встречи? Разумеется, одежда нужна ему как можно быстрее!
Поэтому ей сейчас следовало бы…
Мысль вошла в нее, как входит вялый ветер в опавший парус: — зайти к нему в дом?
Елена вздохнула.
Она стояла так еще несколько минут, держа вещи на вытянутых руках. Одежда нужна ему сейчас!
Очень медленно и стыдясь каждого шага, она спустилась к его дому. Чем ближе, тем медленнее.
Подошла и замерла у двери.
Подняла руку, чтобы постучать, но так и не решилась. Никогда раньше она не чувствовала себя такой беспомощной! К тому же она собиралась сделать неслыханный для девушки шаг — войти в дом чужого мужчины.
А что, если она положит одежды на пороге?
Так его может не быть дома. С одеждой обязательно что-нибудь случится — ее испачкают или украдут…
Так его и не должно быть дома, он же собирался спуститься в деревню! Она об этом чуть было не забыла.
Наверно, лучше всего вернуться обратно. Да, это было бы правильно.
Она не успела додумать мысль до конца, как услышала какой-то звук из-за двери.
Песня?
Это была самая странная песня, какую она когда-либо слышала. И такой странный голос! Ну и что, он ведь был из другой страны, разве она могла понимать его песенные традиции?
Елена собралась с силами и постучала в дверь.
Дело сделано!
Пение тут же затихло. Как будто его отрезали.
Но никто не открыл.
Странно! Елена испытывала чувства беспомощности и замешательства. Почему он не открывал?
Тут она заметила то, что должна была увидеть сразу. Дверь была подвязана веревкой, пропущенной через крюк снаружи.
Это было ей совсем непонятно!
Елена совсем растерялась и, как это бывало всегда в таких случаях, стала кусать ноготь большого пальца руки. Ей следовало бы сразу уйти домой, но загадка, с которой она столкнулась, держала ее на крыльце как приклеенную.
А вдруг кто-то ранил его? А потом запер в доме? Быть может, она слышала не пение, а стон?
Конечно, это напоминало больше песню, но до конца-то она не уверена.
Елена осторожно сказала в дверной проем:
— Сёльве?
Ему никогда не нравилось, как она произносит его имя. Но она не могла по-другому.
— Сёльве?
Никто не ответил.
Но он находился там, внутри, она была в этом уверена.
Он, наверно, ранен или заболел. Что бы ни случилось, ей надо проведать своего соседа. Он совсем один в незнакомой стране, быть может, кто-то из жителей деревни избил чужеземца? Милан, например, если он что-то прослышал…
Ее пальцы уже развязали узел, когда она вновь постучалась в теперь отпертую дверь. Ничего не произошло, и она вошла внутрь.
Елена, конечно, и раньше бывала в доме Янко, но теперь здесь появился незнакомый запах. Комната была совсем пустой, если не считать нескольких вещей на полу. На очаге стояли остатки каши в котелке, а на лавке — ее сыр! Он его изрядно поел, и это ее обрадовало.
Но Сёльве в комнате не было. Наверно, она ослышалась!
Она уже почти вышла, как вдруг снова что-то услышала. Как будто стучали по дереву. Ах да, в доме Янко была еще маленькая спальня, о которой она совсем забыла. Ей показалось поначалу, что дверь в задней стене вела на обратную сторону дома, так она беспокоилась о Сёльве.
Елена постучалась и в эту дверь.
За ней воцарилась мертвая тишина.
Она открыла ее, чувствуя себя неловко из-за того, что нарушает его покой. Но если он лежал там беспомощный…
В спальне было совсем темно. Сквозь дверной проем в комнату проникал свет, и она могла различить отдельные предметы.
Большой, четырехугольный ящик занимал большую часть помещения.
Но…
Сначала Елена не поверила своим глазам.
На нее смотрело какое-то существо. Маленькое, беззащитное создание смотрело на первую женщину в своей жизни. На первого человека за несколько лет, за исключением его охранника.
Тишина ощущалась как дыхание вечности.
— О нет! — простонала тихо Елена. — Нет, нет, нет!
Мальчик сидел в такой тесной клетке, что ему приходилось подгибать голову и колени. На нем была только очень грязная рубашка, да и сам он был очень грязный, а не знавшие стрижки волосы свалялись в бесформенные клубки. Они свисали ему до пояса, и Елена поняла, что вся голова должна быть покрыта струпьями. Ногти были длинными и напоминали когти. А когда глаза Елены привыкли к темноте и она разглядела его лицо, то вся задрожала.
