Он, помрачнев, умолк.
— Ритольди мог пойти на такое? — спросил я.
— Против высших семей? — Сагадеев тяжело расставил ноги и наклонился к нам. — Мог. Но не в том смысле. Уж он бы провернул комбинацию — все улики указали бы на подставное лицо. И в первом убийстве, и во втором. И с вами, Бастель.
Тимаков зачем-то сунулся под шторку, долго смотрел на проносящийся мимо лес.
Поскрипывали рессоры. Сзади то накатывал, то отдалялся конский топот. Впереди нукал и пощелкивал вожжами Майтус.
— И все же…
— Не верю, — твердо сказал Сагадеев. — Просто не верю. Зная Огюста, вы бы тоже не поверили. Хотя, конечно, после Полонии случился разлад.
— У кого? — выглянул из-под шторки Тимаков.
Обер-полицмейстер усмехнулся.
— У государя с Огюстом. Был совет семей. Огюст ратовал за военную операцию в Астурии и Пруссии. Хотел немедленно отбить потерянные земли. Но его не поддержали. Штольцы, Иващины и Гебризы были против. Поляковы и ваш отец, Бастель, воздержались. Огюст очень надеялся на последнее слово императора. Император сказал: «Нет». Тогда Огюст сказал, что высокая кровь, наверное, действительно выдохлась. Император вспыхнул. Ну и наговорили затем друг другу… все и всем…
— Это мотив, — сказал я.
— Не смешите. Сторонник усиления власти вдруг эту самую власть подрывает?
— Но если у морга был он…
Наверное, мне помог травяной настой.
И еще то, что я распустил настороженные жилки, и они реяли над каретой, от самых лошадиных морд до багажного отделения.
Укол чужой крови был короток — только опознать.
А в следующее мгновение я уже бил ногой в каретную дверцу, одной рукой сдергивая с сиденья Сагадеева, а другой опрокидывая на себя Тимакова.
Залп из штуцеров опоздал.
Он слился с треском упавшего перед каретой дерева, звоном стекла, испуганным всхрапом лошадей, криком кровника и выдохом обер-полицмейстера: «Бастель!».
Я успел увидеть дыры, появляющиеся в стенке кареты, подскочивший кофр, шторку, взметнувшуюся будто по собственной воле, а потом вывалился наружу, в вечер, и через Сагадеева перекатился в сторону, к каретному колесу.
Сквозь спицы темнел лес.
Рядом упал Майтус, взлохмаченный, с окровавленной щекой и плечом, намокающим красным.
— Засада, господин!
— Что? — Сагадеев зашевелился в траве. — Какая, ради крови, засада?
Будто в ответ штуцеры из зарослей дали еще один залп.
Полетели щепки. Что-то дзонкнуло. Шальная пуля звонко вошла в осинку за моей спиной. Освещенная фонарями карета была отличной мишенью.
— Нас здесь перестреляют, — подполз ко мне, белея лицом, Тимаков.
— Предлагаешь в лес? Чтоб нас как куропаток?
— А есть иной выход?
Темно-синее небо проглядывало сквозь кроны рваными лоскутами. Одинокая яркая звездочка помаргивала над верхушкой высокой елки.
Глаза привыкли к мгле.
Я попытался разглядеть в зарослях фигуры стрелков. По вспышкам выстрелов там пряталось человек шесть-семь.
Чего ждут?
Серым призраком проскакала мимо лошадь без седока.
— Господарики! — заорали из засады. — Как вы там? Живы еще?
— Живы! — крикнул Тимаков.
Штуцера ударили снова.
Фонтанчик земли взвился справа. Сагадеев, путаясь в рукавах, выворачивался из приметной светлой шинели.
— Надо было больше охраны… — шипел он. — Десяток, а то и два…
Я обернулся к Майтусу:
— Как ты, кровник?
Майтус скривился.
— Не шевелись, — я прижал ладонь к его плечу.
Кровь была моя, чувствовалась, как будто во мне текла. Один стук сердца, два — кровотечение остановилось, свинцовый катышек, увязнувший в сплетении мышц, двинулся наружу.
Я стиснул рукав.
Катышек с суровицей вывалился сквозь дыру.
— Все.
Майтус покивал, скалясь.
— Где, мать их, охрана? — ругался Сагадеев. — Четверо ж было.
— Георгий, следишь? — спросил я Тимакова.
— Слежу.
Капитан отполз от кареты в сторону бугристой тени. Похоже, там лежал блезан, один из тех, по которым сокрушался обер-полицмейстер.
— Господарики! — вновь зазвучал задорный голос. — Че затаились?
— Ты, милый, не попутал, в кого стреляешь? — крикнул я.
— Не-а, господарик, мы с понятием.
С понятием, значит.
Похоже, и не пугает их совсем это понятие. Будто не высшую кровь, а водицу лить собираются. Нашлись же такие!
Минуты три уже я щупал жилками пространство за каретой и мог разглядеть лишь наглухо закрытую область.
А это значило, что засаду поддерживает кто-то сильный. Видимо, убийцы сделали выводы по моргу, когда я поднял «козыря» Цымбу. Теперь и пытаться нечего.
Хотя расшатать, конечно, можно. Но там ведь тоже не дураки. Спокойно это провернуть не дадут — атакуют.
— Георгий! — зашептал я. — Что у тебя?
— Тихо.
Тимаков махнул рукой, револьверный ствол поймал фонарный отблеск.
Покачивали лампами елки, шелестел осинник, где-то далеко впереди раздавалось лошадиное ржание. Из зарослей не слышалось не звука.
— Дурацкое положение, — прокомментировал нашу ситуацию Сагадеев. — В лес бежать глупо, оставаться здесь — тем более.
— Это точно.
Я достал «Фатр-Рашди». Хорошо, перед поездкой в саквояж не убрал. Покрутил барабан, одновременно, вторым планом, медленно связывая из жилок фигуры.
Сигнальный слой. Вязкая сеточка полукругом растянулась между зарослями и каретой.
Там, в реальности крови, в сером дымчатом сумраке между призраками деревьев жилки казались праздничной красно-белой мишурой.
Жалко, плести приходилось наскоро, развешивая в воздухе трепещущие нити.
Затем я взялся за Тимакова и Сагадеева, наращивая им панцири невидимой защиты, вылепляя из жилок шипы и крючья, накручивая жгуты и спирали.
Тимаков почувствовал, неуютно покрутил головой, повел плечами, словно панцирь ему жал, оглянулся.
Одними губами я произнес: «Так нужно». Он то ли увидел, то ли понял и так.
— Майтус.
— Да, господин, — кровник придвинулся ко мне, придерживая раненую руку.
— Ползи от кареты в лес.
Майтус вскинулся, пальцами поймав меня за запястье с «Фатр-Рашди». Я чуть не выстрелил в него, дурака.
— Господин, не надо меня спасать, — зашептал он, дыша мне в лицо. — Я с вами останусь. Я и левой могу…
— Дурак, — зашипел я. — Ползи. Не только себя, меня спасешь.
Кровник вперился в меня внимательным взглядом.
— Далеко?
— Метров тридцать. Только держи карету в поле зрения.
— Понял, — Майтус кивнул, всецело полагаясь на меня.
Оттолкнувшись от земли, он опрокинулся назад. Чекмень его мгновенно слился с подступающей тьмой. Прошуршала трава.
— Ты это… Может быть больно, — предупредил я кровника.
