Это отель. Диваны, столики, два лифта, вращающиеся входные двери. В центре зала застыл портье в зеленой форме с нашивкой на груди. Я не смогла разглядеть название отеля, но рисунок запомнился. Впереди несколько стоек с рекламными проспектами. Еще одна стойка. На ней дата. 22 июля. Какая-то конференция. Все. Больше я разглядеть ничего не смогла и обратилась к следующей картине. Те же тона. Похоже, тот же отель, но здесь все крупнее и ярче. Центральное место занимает человек. Он стоит вполоборота. Высокий, широкоплечий, в идеальном черном костюме. По цвету кожи не белый. Мулат скорее. Мне почему-то кажется, что он англичанин, хотя я никогда не видела англичан. А еще он носит очки, немного близорук, но они его совсем не портят, скорее придают какой-то невероятный шарм. На нем хочется задержать внимание. Красивый мужчина. Не знаю, кто он. Не знаю почему, но я нарисовала это в начале прошлого августа. За несколько недель до моей загадочной потери памяти. Означает ли это, что уже тогда у меня не было выбора? Что все это, то, что я здесь, предательство Егора, исчезновение, бабушка, все это было предопределено. И если это так, то…Мне стало страшно. Захотелось разорвать, уничтожить картины, но я не смогла. Потому что они действительно были прекрасны. Как я могла в своем странном трансе так точно все это изобразить? Не понимаю. Каждая мелочь, даже нашивка у портье. Как? Для меня это непостижимо.
Но была и еще одна картина. Написанная уже после. От которой у меня тоже бежали мурашки. Егор. Он был центральной фигурой. Мне показалось даже на какое-то безумное мгновение, что он смотрит на меня сейчас, в реальности, а не на картине. Его взгляд, немного исподлобья. Пристальный, жесткий и нежный одновременно. Я не могла оторвать от нее, от него глаз. Все смотрела и смотрела, казалось несколько часов. И казалось, я смогу смотреть на него бесконечно. Не знаю, о чем я думала в этот момент. И почему я травлю себе душу. И все же не в силах отвести глаз. Он даже здесь гипнотизирует меня. И, кажется, что вот-вот сойдет с холста, улыбнется своей кривой улыбкой, проведет рукой по щеке и поцелует так, как никто и никогда меня не целовал. Я люблю его. Люблю до сих пор. И никуда она не девается. Притаилась где-то в сердце, сопротивляется, трясется вся, а выходить не хочет, как бы я ее не вытравливала. Любовь эту. А ненависть…я не умею ненавидеть.
Как-то внезапно на ум пришло одно стихотворение:
Давным-давно, а может и не правда…
По свету шла уставшая любовь,
И ничему была она не рада,
Сбивая об дорогу, ноги в кровь.
На встречу ей, красива и надменна…
Шла ненависть в изящных башмаках.
Она была прекрасной королевой,
С ехидною усмешкой на губах.
Увидела любовь и обалдела:
«Да, что с тобой, красавица моя?
Совсем недавно ты была другою,
Где красота безумная твоя?»
Подняв глаза, потухшие без света,
Наполненных слезами от обид,
Любовь не знала точного ответа,
Лишь понимала, что душа болит.
И ненависть ей протянула руку:
«Ну, что ж давай, тебе я помогу,
Иди со мной, несчастная подруга,
На шаг я от тебя теперь пойду.
Я просто поддержу, чтоб не упала,
И, если надо заменю тебя…»
Любовь ей головою закивала,
Опять же, ничего не говоря.
Так и пошли они по свету рядом,
Любовь сначала, ненависть потом…
И друг за другом следуют упрямо…
Почти всегда заходят вместе в дом.
Но, как я уже сказала, я не умею ненавидеть его.
Крыс спас меня от очередного приступа слез и самоистязания.
— Элька, я вернулся. А ты чего такая пришибленная?
Я поспешно свернула картину. Не нужно ему знать.
— Что рассматриваешь?
— Да так, старые рисунки. Как прошло?
— Все, Элька. Я выбил для нас время. Ох, и ушлый же у тебя учитель.
— Не уверена, что хочу у него учиться, — вздохнула я.
— Что так? — заинтересовался Крыс и перебрался на кровать, куда через минуту и я подсела.
— Странный он, — пожала плечами я и посмотрела на своего усатого хранителя. — Кстати, теперь, когда я знаю твое имя, ты от вопросов больше не отвертишься.
— А что ты хочешь знать? — осторожно спросил Крыс.
— Что там у вас случилось на совете? Тебе что-нибудь удалось узнать?
— Совета не было.
— Как не было? Почему?
— Потому что у нас ЧП случилось. Кто-то убил фею.
— Как это?
— Не знаю. Никто не знает. Это же ужасающее преступление. И почти невозможное. Феи очень осторожны. Теперь инквизиция всех шерстит, на допросы вызывает. Думает, это один из нас.
— Разве это возможно? Крыс. Хранители ведь светлые существа.
— В том-то и дело, что феи только нам и показываются.
— Постой, но на параде звезд я видела фею.
— В этот день можно. Потому что запрет на убийство священен. Даже самоубийца не посмеет в этот день убить.
— Почему?
— Потому что он будет проклят. Вечно проживать один и тот же день.
— Жуть.
— Вот и я о том же. Нет, фею убили в другой день. И, думаю, не без участия хранителя.
— Крыс, а помнишь ты хотел мне рассказать что-то о Мартине?
— Помню.
— Расскажешь? Крыс, ты обещал, — напомнила я.
— Да знаю я, знаю. Понимаешь, Элечка. Это все темные делишки совета. Они вечно грызутся.
— Причем здесь совет?
— Думаю, надо сначала рассказывать.
И мы оба устроились поудобней. Я на подушках, крыс на прикроватной тумбочке.
— Итак. Советов несколько, также как и инквизиций. Поскольку мир большой, то в каждой стране есть свой совет.
— Логично, — хмыкнула я.
— Не перебивай, — шикнул, вошедший в образ, хвостатый. — В нашем малом совете председательствует сейчас Серафим Орхин — представитель светлых. За ним идут Магнус Ильм — представитель оборотней, Михаил — клан вампиров, из наших Соломея — хранитель душ, у демонов Демаин Ёзер — он единственный из совета никогда не менялся.
— Никогда?
— Никогда. Очень мудрый правитель. Ты слышала, чтобы демоны на людей нападали?
— Я вообще считала их сказками.
— То-то же. Хорошо работает мужик. Он, знаешь ли, в таком кулаке свой народ держит. Ух.
— Погоди, ты назвал только пятерых.
— Да, темные. У них представитель менялся чаще остальных. Даже сейчас… Атолл Вессер. Что я о нем могу сказать? Он умен, но слаб здоровьем.
— Я думала, они не болеют.
— Не болеют обычными болезнями, но от порчи, последствий смертельных заклятий и ран, оставленных ядовитым оружием еще никто не излечился. Атолл — воин. Но не политик.
