— Впегёд, товагищи. Пгамедление смегти подобно.
И подтолкнул грустно вздохнувшего поэта к двери.
Поначалу мы хотели управиться за одну ходку, но затем решили богатырей из себя не корчить, и спустили сначала одно тело (затолкали в багажник), потом второе (кинули на заднее сиденье).
— Куда? — поинтересовался Ашгарр, когда отъехали от дома.
— На Кудыкины горы, воровать помидоры, — брякнул я, потом снизошёл: — Скоро сам увидишь.
Пока неслись по опустевшему, погрязшему в бесконечном дожде, ночному городу не произнесли ни единого слова. Молчали и тогда, когда выехали с подтопленных центральных улиц на затопленные улицы окраин. И только когда вырвались на Александровский тракт, мокрая полоса которого скакала по сопкам вдоль стен угрюмого, жутковатого, непроходимого леса, Ашгарр осторожно поинтересовался:
— Так что там у тебя было в Запредельном?
— Летал, — просто ответил я.
— Летал?
— Угу, летал. Летал-летал и долетался. В смысле долетел. До города счастья долетел.
Тема поэта заинтересовала и весьма.
— Что это за город такой? — спросил он.
Я ничего ему не ответил. Просто врубил магнитолу, выбрал нужный диск и сделал так, чтобы всё за меня в лучшем виде объяснил Ашгарру солист группы «Ай-Да»:
Похожий на сон, город спит,
Как капля воды на листве дерева-вечности.
Кто ты, усталый путник в стране грёз?
Золотой треугольник в небе —
Это герб города Золотого Дракона.
Когда стихли последние аккорды, Ашгарр уточнил:
— Насколько я понимаю, ты, счастливец, побывал в городе своей мечты?
— В точку, — сказал я, дал протяжный сигнал и лихо обогнал перед носом встречного микроавтобуса груженный трубами УРАЛ.
— То-то поначалу так было хорошо, — расплылся в мечтательной улыбке Ашгарр. Лицо его при этом стало походить на морду дельфина.
Я кивнул:
— Поначалу — да, хорошо. А потом я вспомнил, что мечта не может стать явью. По определению не может. И чего-то так, знаешь, затосковал.
— То-то потом стало так грустно, — проглотил улыбку Ашгарр. Потряс головой, стряхивая дурные воспоминания, и поинтересовался: — Ну а что дальше приключилось?
— Дальше… — Тут дорога резко пошла на подъём, я кинул взгляд на высвеченный фарами плакат «Внимание, опасный участок трассы» и на всякий случай напрягся. — А дальше всё в один миг куда-то делось. Та высоченная золотая башня, вокруг которой я так гордо парил, вывернулась, словно шутовской колпак, наизнанку, и превратилась в глубокий колодец.
Нарисовав в голове картинку, Ашгарр хмыкнул и с умным видом стал рассуждать:
— Фаллический символ накрылся мохнатой дырой. Если бы это был сон, то с точки зрения психоанализа…
— Это был не сон, — резко оборвал я его.
Он обиделся, и километров восемь мы ехали, не обронив ни единого слова. Но едва проскочили поворот на посёлок с забавным названием Урик, Ашгарр не выдержал и, глядя на замелькавшие вдали огоньки, стал допытываться:
— Слушай, праведник, а как ты умудрился выбраться из Запредельного?
— Почему вдруг «праведник»? — насторожился я.
— А по аналогии. Слышал про Китеж? Про град невидимый, который покоится на дне озера и всплывёт перед вторым пришествием?
— Слышал.
— Люди говорят, что увидеть его могут только праведники. И всё же — как?
— Что «как»?
— Как из Запредельного выбрался?
— Чудом.
— Я так понимаю, отвечать не хочешь?
— Давай об этом как-нибудь потом, — отмахнулся я. Ужас как не хотелось мне рассказывать про кошку-спасительницу. Стрёмно было.
А поэт всё не унимался:
— Ладно, не хочешь рассказывать, как Оттуда выбрался, не рассказывай. Расскажи тогда, как Туда попал.
— Во, банный лист.
— Имею право знать. В целях безопасности.
— Ну, коль имеешь, — сдался я, — тогда знай. Стишок я один волшебный прочитал, а как прочитал, так тут же Туда и провалился. При этом ещё и всю Силу потерял.
— Правда, что ли?
— Угу. Причём, всю. Под чистую.
Ашгарр удивлённо покачал головой:
— Ничего себе прибаутки-шуточки. Что ж это за хитрый стишок такой?
— Возьми в бардачке пакет, — распорядился я. — Там журнал. Раскрой на сто десятой странице и найди одностишье, что начинается словами «Шорох за дверью». — Выдернул из паза зеркальце заднего вида и протянул настырному поэту. — Только читай, пожалуйста, через зеркало, держи пальцы в отвращающем знаке и постоянно дави сознание скороговоркой. Иначе повторишь мой вчерашний подвиг.
— Какой именно скороговоркой? — деловито уточнил Ашгарр.
— В данном случае, всё равно какой, — ответил я. И заметив, что поэт всерьёз загрузился, пришёл на помощь: — Например, такой: «Стоит стопочка на окошечке, не подъявлена, не выявлена. Пришёл хват подъявить, подъявил и выявил». Сможешь повторить?
— Легко.
— Вот и давай наяривай.
Не прошло и минуты, как Ашгарр произнёс по слогам:
— За-па-те-ра.
Будто пробовал слово на вкус.
— Думаю, что это какое-то крутое заклятие, — поделился я своим предположением. — Мне оно не знакомо, но отчётливо слышу слова «zap» и «patera». Соответственно — «жизненная сила» и «жертвенная чаша».
— На каком таком наречии?
— На новоанглийском, на каком же ещё.
— Разве «патера» английское слово?
— Теперь уже и английское. А ещё и русское, и албанское, и румынское, и какое угодно, а поначалу — латынь, разумеется.
Ашгарр ещё раз заглянул в глубь зеркала.
— Может, ты, Хонгль, и прав, конечно, но только мне почему-то кажется, что это транскрипция с испанского. Послушай: «zapatera». Нет?
Стараясь выдержать произношение, я повторил вслед за Ашгарром:
— Zapatera. — А когда до сознания дошёл смысл слова, удивился: — Башмачница, что ли?
— Ну да, — кивнул Ашгарр. — Она самая.
— При чём тут какая-то башмачница?
Как-то не очень верилось мне, что столь обыденное слово легло в основу страшного проклятия. Поэту же так не казалось, он кое-что мудрёного про это словечко знал и поспешил своим знанием поделиться:
— При чём тут, бес его знает. А вот в испанской культуре «Башмачница» — это архетип, воплощающий миф о заветной и несбыточной мечте.
— Точно?
— Уж поверь. То и дело всплывает в различных канонических и не только тестах. Кстати, у почитаемого тобою Горсиа Лорки есть пьеса с названием «La zapatera prodigiosa».
— Волшебная башмачница, — перевёл я. — Что-то не припомню.
— Есть, есть. Жёстокий такой фарс в стиле фламенко. Там про одну стервозную сеньору, которая своими выходками доводит окружающих до белого каления. То одного она хочет, то другого, то сама не знает, чего. Сюжет зациклен, всё в итоге возвращается на круги своя, к первоначальной ситуации.
