— …какая-то темная история. По официальной версии она умерла от воспаления легких, но в краеведческом музее я обнаружила дневниковые записи ее отца, Александра Петровича Белозерского. Он писал собственным шифром. Не слишком сложным и поэтому мне удалось кое-что понять. Судя по этим записям Анна Александровна умерла при родах. В имение ее привезли, чтобы скрыть от общества нежелательную беременность. Сами понимаете — в то время ребенок, появившийся вне брака бросал тень не только на мать, но и на всю семью. Отцом ребенка был офицер, лишенный дворянства, разжалованный в солдаты и сосланный в Сибирский корпус за участие в восстании декабристов. Александр Петрович, отец Анны, по одному ему ведомым мотивам записал ребенка, как собственного незаконнорожденного, а умирая, завещал ему большую долю наследства. Более точных сведений об отце ребенка найти не удалось, в бумагах он фигурирует под литерами А. К.
— История, достойная пера Шекспира. Дюма, по крайней мере, уж точно, — пробормотал Корсаков. — Скажите, Марина, а есть потрет этой женщины?
— Есть коллекция портретов князей Белозерских, но я, честно говоря, не обращала внимания, есть ли там Анна Александровна.
— Я смогу увидеть коллекцию?
— Полагаю, это возможно… — как бы сомневаясь, сказала Марина.
— Что-то вас не устраивает?
— Не то, чтобы не устраивало… — она тряхнула головой так, что хвост на макушке разлетелся веером, — вы могли бы мне кое-что обещать?
— Увы, я помолвлен с другой, и как благородный человек… — со слезой в голосе начал Корсаков.
— Да ну вас, — Марина махнула на него рукой, — я серьезно.
— Смотря что.
— Игорь, если я попрошу вас не настаивать, чтобы Павел Викторович с вами выпивал?
Корсаков приподнял бровь.
— Чего угодно ожидал, но только не этого. Ему же бутылка водки, как слону дробина!
— В последний раз его еле выходили. Сердце.
— Черт возьми, — выругался Корсаков, — я всегда считал, что Пашка здоров, как бык. Конечно, в таком случае клянусь, что буду пить исключительно в одиночку. Пусть мне будет хуже!
— Вот и договорились, — кивнула Марина, — однако пойдемте. Павел Викторович, наверное уже вернулся. Коллекцию я вам покажу вечером. Все равно делать будет нечего — ни телевизора, ни радио здесь нет.
— И выпить не с кем, — проворчал, следуя за ней, Корсаков.
— Сабля, водка, конь гусарский
С вами век мне золотой!
Я люблю кровавый бой,
Я рожден для службы царской!
Закончив пассаж бравурным аккордом, Воскобойников подкрутил усы и залпом, как водку, махнул стакан чая. Марина, смеясь, зааплодировала, Корсаков тоже несколько раз приложил ладонь к ладони. Павел раскланялся и отложил гитару.
— Да, были когда-то и мы рысаками, — произнес он.
— Не наговаривайте на себя, Павел Викторович, — сказала Марина.
— Нет, дорогая моя, все не то, все не так. Сердчишко пошаливает, одышка, да и годы — четвертый десяток.
— Ага, — кивнул Корсаков, — я и на себе почувствовал: после пяти бутылок водки кошмары снятся.
— После пяти бутылок вообще можно не проснуться, — сказала Марина, — что вы все на выпивку разговор поворачиваете? Павел Викторович, мы же договорились!
— Все, все. Уговор — есть уговор.
Они сидели на кухне, за окнами под ночным ветром шумели липы. В камине пылал огонь.
Пашка встретил их на крыльце, когда они возвращались с кладбища. Сбежав по ступеням он облапил Корсакова, приподнял, потряс и только после этого поставил на землю.
— Приехал, сукин кот! А я думал, как всегда: наобещаешь и забудешь.
— Когда это такое было? — возмутился Корсаков.
— А помнишь, обещал прекратить водку пьянствовать?
— Ну… такие обещания можно только с похмелья дать. Ладно, расскажи, как ты тут? Меня Марина покормила уже, кладбище показала.
— Ну да, посещение кладбища способствует пищеварению, — усмехнулся Воскобойников в усы, — у нее пунктик по захоронениям девятнадцатого века. Так, Марина?
— Никаких пунктиков у меня нет, уважаемый Павел Викторович, — возразила она, — просто надо знать родную историю. Вполне естественное желание.
— Естественное желание — это вовремя покушать, — поправил ее Павел, — кстати, именно такое желание меня уже давно гложет. Предлагаю в честь приезда дорогого гостя сбацать шашлычок. По-моему, свинина еще осталась.
— Хорошо, — кивнула Марина, — с меня шашлык, с вас огонь.
— Годится, — кивнул Воскобойников и хлопнув Корсакова по плечу, заявил, — пойдем-ка со мной, надежда русской живописи. Покажешь мне, как надо живописно дрова рубить.
Марина ушла в дом, а они обошли усадьбу. Здесь, под липами, в землю был вкопан стол со скамейками, из булыжников был сооружен мангал, рядом кучей лежали березовые поленья. За мангалом стояли грубо вырезанные из коряг не то идолы, не то оборотни.
— Это что ж за ужас такой? — спросил Корсаков.
— Не ужас, а былинные персонажи, — поправил Воскобойников, любуясь корягами.
— А это автопортрет? — Игорь указал на кошмарное создание с выпученными глазами и длинными вислыми усами.
— Я попрошу без грязных инсинуаций! Это — леший. А вот супруга его — кикимора болотная, а вот детки ихние — игошки и ичетики. Плаваете вы, Игорь Алексеевич, в национальном эпосе, — Воскобойников выдернул из колоды топор и протянул его Игорю. — Давай, приступай.
— Вот это, я понимаю, гостеприимство, — сказал Корсаков, снимая «стетсон», — здравствуй, гость дорогой. Поруби-ка дров, разведи огонь, на стол накрой. Надеюсь, свинина у вас действительно осталась, а то чего доброго и шашлычок из меня сделаешь.
— Давай, давай, — Павел присел на скамейку, оглянулся на усадьбу, — слушай, у тебя сигареты есть?
— Есть.
— Угости, будь другом.
Корсаков протянул ему пачку и поставил на колоду первое полено. С непривычки удар пошел вкось и топор застрял. Игорь чертыхнулся, перевернул топор и, ударив о колоду обухом, располовинил полено.
— Это тебе не кисточкой по бумажке водить, — усмехнулся Павел, со вкусом закуривая, — ну, рассказывай, как житье-бытье у вольных художников?
— Жизнь, как шкура у зебры: белая полоса — черная полоса. Вот в черную я и попал.
— Неприятности?
— Еще какие. Сначала сосед мой трахнул не того, кого надо. Заявился папа этой девчонки с охраной, набили нам морды.
— Вижу, — подтвердил Павел, — глаз еще красный и синяк не прошел.
— Вот-вот. Потом — еще хуже, а под конец и вовсе дом сгорел. Так, что мне теперь даже жить негде.
— Ну, жить, предположим, можно и здесь, — Павел забросил окурок подальше в лес и вытащил новую сигарету. Заметив недоуменный взгляд Корсакова, пояснил, — впрок накурюсь.
