Мягко, но решительно отстранив Ремину, гигант-северянин шагнул вперед.
— Эй, жрец! Я обещал не браться за меч и сдержу слово! Для того, чтобы наказать твоих псов, мне хватит этой хворостины!
Киммериец нагнулся и поднял с земли увесистый сук.
Жреца, очевидно, это нисколько не обеспокоило, как раньше не задели угрозы, варвара.
По рядам разбойников прошло движение.
Шрам облегченно вздохнул: он уже думал, что варвар от него ускользнул. Щурясь от удовольствия, чуть не мурлыча, главарь медленно потянул меч из ножен.
Он уже предвкушал, как его клинок входит, круша кости и плоть, в широкую грудь северянина… нет, лучше ударить в живот, а потом смотреть, как мучается киммериец, как жизнь медленно капля за каплей, оставляет это громадное тело…
Но тут Ремина встала на пути гиганта, готового и с голыми руками броситься на врагов.
— Нет, Конан, нет! — в отчаянии вскрикнула она. — Я не позволю тебе умереть! Остановись и выслушай меня! Вы, все! Яхм-Коах! Дайте мне сказать ему пару слов наедине!
Жрец, с любопытством наблюдая всю эту сцену, кивнул и дал знак. Разбойники, ворча, отступили.
— Послушай меня, — горячо зашептала Ремина. — Не страшно погибнуть в бою, но много ли чести погибнуть напрасно. Ты умрешь зря, а Яхм-Коах останется и все равно добьется от меня того, чего хочет. Оставшись жить, ты, зная его тайну, сумеешь найти способ помочь мне. Если… — она запнулась, подыскивая нужное слово, — если я для тебя что-то значу.
Конан промолчал, но брови его оставались нахмурены.
— Ты — единственный, кто сможет это сделать, — убежденно продолжала девушка. — Но главное не это. До свадьбы еще есть время, и за это время многое может случиться. Я верю, я предчувствую, что сейчас мы расстанемся, но расстанемся не навсегда, — горячо закончила Ремина.
Ничто не производит более сильного впечатления, чем слова, идущие из глубины сердца. Ремина видела, что Конан колеблется, видел это и Яхм-Коах, хотя и меньше чем девушка, заинтересованный оставлять в живых варвара.
— Ты должна знать, госпожа, — медленно сказал Конан, — что, однажды дав слово, я не беру его обратно. Кто-то подсказывает мне свыше, что делать этого я не должен.
— Одумайся, Конан! — почти выкрикнула баронесса. — Если погибнешь ты, то умру и я! Уехав, ты дашь мне, по крайней мере, надежду.
Варвар опустил голову и долго молчал. Кром, суровый бог киммерийцев, презирал трусов, но и не принимал в небесную обитель бессмысленных жертв. Быстрым взглядом Конан окинул толпу «волков» и чуть слышно вздохнул; разбойников много, а он безоружен, и, несмотря на гигантскую силу и звериную ловкость, шансов у него не было.
Конан в сердцах отбросил бесполезный сук, засунул руки за широкий кожаный пояс и, гордо вскинув подбородок, сказал, глядя поверх голов:
— Яхм-Коах, я принимаю твои условия.
— Отлично, — жрец не смог сдержать облегченного вздоха и благоразумно решил не затягивать сцену прощания. — Итак, ты свободен.
— Ты отпускаешь его?! — завопил Шрам, потрясая в дикой ярости мечом. — Ты отпускаешь этого… этого… Но ведь ты отдал его мне!
— Хочешь оспорить мое решение? — негромко спросил Яхм-Коах и Шрам смертельно побледнел под холодным взглядом жреца. Разбойник не раз видел, что случалось с теми, кто шел наперекор воле мага. Бормоча проклятия, Шрам отступил. — Как я сказал, так и будет! Возьми свое оружие, киммериец. Искренне желаю, чтобы оно принесло тебе много побед, но где-нибудь за пределами Зингары. Можешь выбрать любого коня.
Конан молча закинул меч за плечо, поправил на боку кинжал и, грубо расталкивая плечами толпу сцепивших от злости зубы «волков», пробился к ближайшей лошади.
— Вот и деньги, — напутствовал его чародей, протягивая варвару мешок с золотом столь солидных размеров, что Козим, увидев его, едва не лишился чувств. — Обычно я не вожу с собой крупных сумм, но для тебя я сделал исключение. Может, когда-нибудь ты это оценишь.
Конан на мгновение заколебался, потом махнул рукой и взял туго набитый кошель. Небрежно сунул его в седельную сумку, и, вставив ногу в стремя, вскочил в седло.
— Прощай, киммериец, — бросил Яхм-Коах.
Конан долгим взглядом посмотрел на Ремину. Девушка стояла, бессильно уронив руки, и глядела на северянина с какой-то отчаянной, почти безумной надеждой.
Киммериец подобрал поводья. Сейчас он был вооружен, сидел верхом на коне и, Кром свидетель, руки у него так и чесались! Дать коню шпоры, разметать разбойников, подхватить Ремину и… Да, они могли бы уйти. Но он дал слово! Конану захотелось завыть, как волку.
* * *
Ремина смотрела вслед удаляющемуся киммерийцу, пока он не скрылся за склоном холма. Конан не обернулся, а она так надеялась, что вот сейчас, пусть даже в последний раз, она встретит его гордый, решительный взгляд этих бездонных синих глаз, из которых девушка черпала силы и мужество в последние дни. Но варвар не оглянулся. Он ехал не спеша, осунувшийся и неприступный, будто внутри него шла борьба между честью и голосом сердца. Вот уже и замерли ветки акации, сомкнувшиеся за его спиной, угомонились потревоженные им птицы.
— Нам пора, баронесса, — напомнил ей терпеливо ожидающий рядом жрец, осторожно прикасаясь к ее плечу, и поспешно отдергивая руку.
Резким движением Ремина смахнула с глаз набежавшие слезы и гордо вскинула голову.
Пусть эта чернь не думает, что она смирилась со своей судьбой, она не выкажет перед ними слабости и не позволит упиваться своей победой. Никто не увидит ее слез. Дочь Сантоса Орландо будет достойна доблестного имени своего отца, о храбрости и мужестве которого в Зингаре ходят легенды.
— Не смей ко мне прикасаться, жрец! Клянусь, в другой раз ты горько пожалеешь об этом! Едем! — и девушка стрелой взлетела в седло, подхлестнула коня, сорвавшегося с места в галоп, оставив позади и жреца и разбойников, так что последним пришлось попотеть, прежде чем они нагнали беглянку.
Бешеная скачка отрезвила Ремину. Хлещущий в лицо ветер, высушил слезы, и лишь на сердце осталась печаль, но, видно, от нее ей уже никогда не избавиться. Повинуясь какому-то внутреннему порыву, Ремина внезапно перешла на рысь, совсем не беспокоясь, что ближайшие преследователи едва не налетели на нее. Кто-то пронесся мимо, кто-то, грязно ругаясь, осаживал своих скакунов, норовящих подняться на дыбы. А лошадь этого мерзкого коротышки Козима, так резко встала, что карлик не удержался в седле, и, пролетев через голову кобылы, совершил немыслимый полет и плюхнулся в дорожную грязь.
Причитая и жалобно скуля, он с трудом поднялся на ноги, зло сверкая глазами по сторонам. Грязь залепила ему лицо, вода ручьями стекала с плеч. Разбойники покатывались со смеху, раскачиваясь в седлах, гладя на жалкого, всклокоченного коротышку, сейчас похожего на оскорбленного воробья, и Ремина смеялась вместе с ними, с ужасом осознав, что торжествует в душе.
