– Никого другого у них под рукой не оказалось, – спокойно пояснил Конан. – Сперва они наняли меня. Я как раз искал себе занятие, которое… м-м-м… хорошо бы оплачивали. Возможно, поначалу я промышлял не вполне законными вещами. И весьма ловко. Так ловко, что меня, так же, как и тебя, заподозрили в связях с Дарантазием. А потом я встретил Рикульфа, и он прямо предложил мне работу. Разумеется, я хотел бы сделать все один, но Рикульф убедил меня в том, что помощники не помешают…
Туризинд поморщился:
– Да, я помню. Если понадобится, ты можешь пожертвовать мной.
– Я начну жертвовать с Дертосы, – утешил его Конан.
– Можно уточнить? – сказал Туризинд. И когда Конан кивнул, спросил: – Но неужели не нашлось других наемников на роль загонщика в твоей охоте?
Конан пожал плечами.
– Я многих повидал за свою жизнь. Мне ведь уже минуло двадцать! – Он приосанился. Туризинд сдержал ухмылку и хорошо сделал: Конан вполне серьезно относился и к своему «солидному» возрасту, и к нажитому жизненному опыту. – Ты не хуже и не лучше любого из тебе подобных. Впрочем, если ты сбежишь, тебя поймают и повесят за убийство Легера. Поскольку ты так и не назвал имени нанимателя, было принято решение считать убийство нападением с целью грабежа, а за это полагается виселица. Так объяснил Рикульф.
– За убийство, совершенное по найму, тоже ничего хорошего не полагается, – возразил Туризинд. – Так что я предпочитаю сохранить мою честь.
– О чести заговорил, смотри ты! – Конан выглядел искренне удивленным, и это странным образом задело Туризинда.- Друиды спасли тебя,- в заключение разговора сказал Конан, – и я советую тебе быть внимательнее к моим словам. Наши теперешние хозяева знают об опасности, исходящей от Дарантазия. Они будут на моей стороне, если ты попробуешь удрать еще раз.
– Я понял, – сказал Туризинд нехотя. Конан отошел от него к костру. Туризинд проводил его взглядом и тяжело задумался. Меньше всего ему хотелось отправляться в Дарантазии и геройствовать там. Туризинд не был склонен рассматривать запрещенную магию как нечто угрожающее лично ему. Против любой магии найдется добрый меч.
* * *
Дертоса, робея, вошла в огромное помещение. Она не могла в точности припомнить, была ли она здесь когда-либо в прошлом. Высокие колонны немного утолщались кверху, отчего потолок казался еще более далеким, нежели на самом деле. Стены просторного зала были расписаны сценами речной жизни: в высокой прибрежной траве прятались дикие коты, и утки выводили птенцов, на которых велась охота; нижний ярус представлял собой изображение воды и плавающих между водорослями рыб.
Впереди, в неимоверной дали, терялся высокий трон. И там, на троне, кто-то восседал, поджидая Дертосу. Девушка сделала несколько шагов по прохладному полу. Она опустила глаза и увидела, что идет босиком. На ней было полупрозрачное белое одеяние, длинное, с разрезами по бокам. Оно оставляло открытыми ее руки и бедра почти до талии. При каждом шаге легкий шелк развевался.
Дертоса хотела остановиться, но поняла, что не в ее власти принимать какие-либо решения. Ей было велено идти, и она приближалась к трону неуклонно, шаг за шагом. Она старалась, по крайней мере, двигаться медленно, оттягивая неизбежный миг, когда придется взглянуть в лицо тому, кто ждал ее в конце зала.
Тихо проплывали мимо Дертосы нарисованные рыбы, слегка колыхались плоские, созданные волей художника водоросли; камышовые коты, чьи серые шкуры были исчирканы рваными черными полосами и испещрены пятнами, следили за девушкой вытаращенными янтарными глазами. Одно-единственное мгновение бурной приречной жизни застыло на этих стенах: взлетает – и никогда не взлетит распластавшая крылья утка; готов прыгнуть – но никогда не прыгнет камышовый кот, вышедший на охоту; плывет – и никогда не минет пучок бурых водорослей стайка серебристых рыбок… И Дертосе казалось, что и сама она находится внутри застывшего мгновения: она обречена вечно идти и никогда не приблизиться к тому человеку, что восседает на троне.
Внезапно все переменилось. Трон и сидящий на нем приблизились в одно мгновение; прежняя картина на стене исчезла, превратившись в другую: желтый песок, усыпанный раковинами. Дертоса подняла голову и встретилась с взглядом черных глаз. Несомненно, она видела эти глаза прежде, но успела забыть силу и властность, исходившую от их взора. Колени у нее задрожали. Ей стоило больших сил удержаться на ногах и не упасть к подножию трона.
– Дертоса, – услышала девушка низкий голос, проникавший, казалось, в самые глубины ее естества и полностью подавляющий ее волю. – Дертоса, поговори со мной…
– О чем ты хочешь говорить? – с трудом вымолвила она.
– О тебе, дитя мое… Где ты сейчас находишься?
– Я… не знаю, – ответила она.
Тщетно она озиралась по сторонам в поисках ответа. О, она знала, что ответ надлежит дать непременно, иначе ей грозит страшное наказание. Она даже помыслить боялась о том, каково это наказание будет. Она должна, обязана сказать правду в ответ на вопрошание низкого голоса.
Но где же ответ? Берега нарисованной реки заволокло туманом. Дертоса несколько раз махнула руками, как бы пытаясь разогнать этот туман и посмотреть, что же скрывается за мглой, но ничего не вышло: серая пелена стала еще гуще.
Дертоса вскрикнула несколько раз. Ей показалось, что в камышах ей отзываются утки. Она обрадовалась: хоть какая-то примета. И произнесла:
– Я нахожусь посреди реки. Эти слова представлялись ей самыми точными из возможных, поэтому, когда она ощутила резкую боль во всем теле, то очень удивилась. – За что ты наказываешь меня? – еле двигая губами, вымолвила она.
– За ложь, – был безжалостный ответ. – Ты ответила мне неправду. Попробуй еще раз, Дертоса. – Голос опять стал мягким, противиться ему было невозможно. – Ответь мне, дитя мое. Где ты находишься?
Она оглянулась по сторонам. Паника в ее душе росла. Наконец она упала на колени и протянула руки к сидящему на троне:
– Я ничего не вижу…
– Ты лжешь! – загремел голос.
Новая волна боли прокатилась по телу Дертосы. Ей показалось, что она бесконечно падает в пропасть, полную острых игл, и каждая игла жадно впивается в плоть и начинает терзать ее.
– Я не вижу! Не вижу! – кричала девушка, извиваясь на иглах в отчаянии.
Но от каждого ее движения иглы еще глубже входили в ее тело. Она поняла, что умирает. Рано или поздно одна из игл пронзит ее сердце.
– Эндоваара! – выкрикнула она из последних сил. – Эндоваара!
Она сама не знала, почему назвала это имя: просила ли она своего первого друга прийти к ней на помощь и избавить ее от мучителя, называла ли она того, кто находился рядом с нею, чтобы допрашивающий узнал, наконец, с кем она, и простил ей невольную ложь… Она просто произнесла это имя, и боль отступила. Иглы исчезли.
