— Кто такой?
— Сержант Натти, господин генерал. С письмом к командующему, маршалу фок Варзов.
— Что в Мариенбурге?
— У нас пока ничего, господин генерал. Все дриксы — у Ойленфурта.
— Не взяли пока?
— Когда мы уезжали, держались. — В глазах сержанта мелькнуло некое сомнение, но понять, по какому именно поводу, Жермон не сумел. — Господин полковник Гаузер говорили, недолго осталось. Может, уже и взяли...
— Давай-ка подробней.
— Так, господин генерал, я же сержант. Планов начальства не знаю. Вчера утром чуть не всех подняли, велели готовиться. И нас — тоже. К чему, зачем, не скажу, я раньше уехал.
— Донесение давай. Давай, я сказал, сейчас я тут вместо командующего.
Письмо было коротким: в городе и вокруг него спокойно, но, по данным из Ойленфурта, гарнизон сможет его удерживать не более трех дней. Генерал Маллэ принимает решение собрать лучшие свои силы и помочь осажденным пробиться из окружения. О результатах предприятия и добытых во время его проведения сведениях будет доложено незамедлительно.
Так, сигнал «Атака» чудился не зря. Будет и атака, и все, что полагается... Пожалуй, к самому прорыву не успеть, разве что Маллэ решит денек повременить, но это вряд ли — там внезапность важна. Значит, завтра к вечеру выйти к окрестностям Ойленфурта...
— Баваар, как по-вашему, до Ойленфурта мы в два дня доберемся?
— Если напрямик и гнать, можем и добраться... Но можем и с ходу напороться на «гусей». Ближе к реке, если с востока идти, совсем голые места.
Не можем напороться, а напоремся...
— Сержант, донесение я запечатаю, и скачите дальше. Заодно прихватите и мое. Господа, полчаса на отдых, и выступаем.
3
На этом уступе могли жить боги. Богам в горах самое место, особенно в таких. Рассеченный облачными ожерельями дальний хребет, рев потока, заступившие дорогу отвесные скалы — багряные, черные, золотистые... Стену стерегут причудливые обломки; усыпанные розоватыми ягодами деревца, нарядные, будто служаночки из хорошего дома, провожают гостей до порога, чтобы препоручить нацепившему двойную радугу водопаду... Да, боги могут здесь жить, но не живут, иначе б кошки с две сюда пускали Премудрую Гарру.
Старуха напоминала о столь любезной дуракам и дурочкам нелепице — дескать, женская мудрость идет рука об руку с уродством. Чушь! С уродством никто на прогулку не отправится. Премудрая должна быть такой, как Франческа, если ее одеть по-бакрански и посадить на черного козла с золотыми рогами. Такой Премудрой не только приятно являть свою волю, но и гадость возвещать не захочется, а бакраны посылают к богам старых грымз, вот и допрыгались до Полвары.
— Обалдел? — Коннер гордился бакранами и Бакрией, как овчарка — отарой. — Тут обалдеешь... О чем думаешь?
— О том, что розовое с зеленым пошло на людях, но не на деревьях. Эти ягоды едят?
— Абехо-то? Тергачи здешние клюют за милую душу, а люди — кто как... Яги, пока их бириссцы не перерезали, из падалицы винишко гнали. У них оно навроде святой воды было. А бакраны, жабу их соловей, абехо сушат и на свадьбах заваривают для молодых, ну и суд у них ягодный... Слыхал?
Политес требовал сказать, что не слыхал, но это было бы слишком наглым враньем, и Валме просто полюбопытствовал, чего ждать сейчас. Оказалось, ничего страшного. Рокэ наберет у водопада воды и выльет на алтарную плиту. Опасным это не казалось, но кто этого Алву разберет? Когда грозился, не упал, а теперь возьмет и свалится. Богобоязненные бакраны, чего доброго, решат, что так и надо... Ни Гарра, ни морисский старик маршала не удержат, зато Валмон для особых поручений — вполне.
Марсель подмигнул Коннеру и полез за Вороном. Сперва к водопаду, а потом назад, по вырубленным в скале преотвратным ступенькам. Будь цело пузо, виконт проклял бы все сущее уже на середине лестницы, но пузо хозяину изменило, и тот благополучно достиг алтаря.
Черное обсидиановое зеркало смотрело в глаза небу. На нем не резали козлов и не возжигали огонь. Не было даже цветов, хотя дрожавшие над пропастью алые и белые колокольчики словно просили, чтоб их куда-нибудь возложили.
— Уходи! — бросил Алва.
— А что я буду рассказывать Коко?
— Тогда не уходи.
Солнце коснулось дальней острой вершины, только коснулось... Гарра воздела руки и завопила, Бакна Первый и его наследник приложили ладони к щекам и отшагнули назад, оставляя у алтаря Алву с мориском и ведьмой. И Марселя.
Ведьма крикнула еще раз, позади грохнуло и зазвенело — почетный бакранский караул колотил мечами о щиты. Рокэ, держа в руках кожаное ведро с довольно приятным узором, слушал неожиданно звонкие вопли. Марселя не гнали. Он стоял и смотрел. Не на Гарру и не на Алву — на окружавшие алтарь козлиные черепа, что казались совсем не козлиными. Они, их жабу и даже рыбу кто-нибудь, словно выросли из земли вместе со своими шестами и теперь таращились на уходящее солнце. Очень неприятно таращились.
Несмотря на изысканное общество и яркий свет, стало неуютно, куда неуютней, чем в полночь в Нохе. Валтазар был чем-то привычным и законным, о нем даже в трактатах писали, надорскую трагедию Валме лично не наблюдал, а тут со всех сторон лезло нечто древнее, то, над чем они с Франческой пытались смеяться, то, что спало в озерах Гальбрэ...
Алва шагнул к алтарю, Марсель не отстал. Плеснуло. Упало на щебень пустое ведро, зашуршало каменным ящером. По черной плите растекалась вода. Мокрый обсидиан злобно блестел, отражая солнце и четыре смутные фигуры. Валме покосился на небо — светило расселось на вершине, как на троне или... на зубцах треклятой башни, спасибо, вокруг никто не вился. Птичек бы Валме не перенес.
За спиной опять грохнули мечом о щит, на этот раз расстарался кто-то одинокий. Ведьма вытянула сухие лапки над плитой и заголосила пуще прежнего. Алва четко произнес нечто непонятное и, преклонив колени, положил ладони на камень. Зрелище было еще то... Вцепившийся в гору сверкающий шар, рогатые черепа и глядящий в черное никуда мужчина. Их здесь торчало четверо, но камень теперь видел лишь одного. Ни Гарры, ни мориска, ни собственной физиономии Марсель в зеркале не наблюдал, хотя стоял совсем рядом, а из-под рук Рокэ... из-под левой руки... расплывалось багровое пятно. Темное, с алыми прожилками, как сгорающее письмо, оно захватывало алтарь, и тот исчезал и при этом оставался, будто в каменные границы кто-то загнал вечерние облака. Облака клубились, наползали друг на друга, но черные ребра, единственное, что еще оставалось от плиты, не давали им расползаться, а потом в закатном вареве что-то возникло. Похожее очертаньями на козлиный череп, оно пыталось вырваться из-под кипящих туч, а те все сильней наливались кровью, темной, уже неживой. Черно-красная мешанина вызывала головокружение, но Валме не отводил взгляда, пытаясь запомнить пожирающие друг друга тени. Облачная собака... Что-то вроде фельпского «ызарга»... Бык с небычьей головой... Сова или очень толстый орел... Непонятная птица взмахнула крыльями и развалилась надвое, давая волю черному пятну, медленно открывавшему золотые глаза...
