Куммель первым его заметил. Широко открыв глаза, он бросился через комнату предупредить Гюстхен. Веки ее затрепетали, когда она посмотрела в сторону Гримма. Затем, к его удивлению, когда все замолчали, она рассмеялась.
— О, дядя! — вскричала она, подходя и поднимая руку к голове, чтобы поправить волосы, выбившиеся из-под шпилек. — Ты же без туфель!
Когда Якоб появился в дверях, пронесся одобрительный шум. В руках у него была стопка из двенадцати новоизданных книг, только что от переплетчиков. Он робко осмотрел гостиную, возвращая тридцать ответных улыбок самым дорогим для него людям, которые сидели в тесноте, поскольку елка со свечками занимала большую часть пространства перед окном. Пламя свечей отражалось на поверхностях разных предметов, но создавался общий эффект теплой темноты, которая нарушалась лишь морем радостных лиц.
Женщин было больше, чем мужчин. Глаза Гримма перебегали с Филиппины Энгельгардт к семье Гассенпфлуг, затем к девицам Гакстхаузен и семейству Вильдов. Он и Вилли не откопали бы так много чудесных сказок, когда бы не они, незаменимые рассказчики. Если бы первый том имел успех, все сказки заслуживали бы в него попасть. Но Якоб и не ожидал успеха. Когда он смотрел на двенадцать книг, которые держал в руках, он мог думать лишь об оставшихся восьмистах восьмидесяти восьми на складе Реймера в Берлине, и ему было интересно, стала ли кипа от этого меньше. Что касается второго тома, он вообще сомневался, что тот когда-либо увидит свет.
— Хватит ждать! — вскричал Ахим фон Арним, один из немногих, кто сидел. — Дайте нам увидеть плоды трудов!
Рядом с братом появился разрумянившийся Вилли. Он подмигнул Якобу, освобождая его от шести экземпляров и начав раздавать их. Заметив, что Якоб не делает того же, Дортхен Вильд, которая только что подстригла обоих братьев, тихо вышла вперед.
— Позволь мне, — прошептала она, беря оставшиеся книги и распределяя их среди гостей, стоявших перед высокой, освещенной свечками рождественской елкой.
Последовал невнятный шум, прерываемый иногда случайными возгласами и хихиканьем. Некоторым гостям уже довелось видеть рукопись «Сказок для молодых и старых». Другие, как Клеменс Брентано и фон Савиньи, долгое время были консультантами этого проекта. На самом деле появление книги не было сюрпризом. Эти люди были снисходительны, но на некоторых лицах Якоб заметил разочарование — особенно на лице семилетней дочери фон Савиньи — и еще он поймал несколько несчастных взглядов, брошенных на длинные и сложные примечания.
Сам издатель Георг Реймер сетовал, что напечатал книгу непонятно для кого. Переложения историй были слишком длинными для детей, а содержание слишком выбивающимся из культурного контекста, чтобы привлечь внимание ученых. И Якоб знал, что в комнате присутствовали такие, кто был убежден, что публикация сказок с их подлинными грубыми очертаниями — главное притязание книги на оригинальность — отпугнет, а не привлечет обычных читателей. Фридрих Рюс в одном из нескольких первых враждебных отзывов уже сказал, что книга содержит большое количество «самых жалких и безвкусных вещей, какие только можно себе представить».
Возможно, Вилли был прав. Сказки следовало «одеть». Если бы было другое издание, Якоб с удовольствием позволил бы младшему брату, в некотором отношении более проницательному, править и менять содержание на его усмотрение.
Дортхен вернулась и встала рядом с Якобом. Впервые со времени их знакомства она взяла его под локоть и сильно сжала.
— Это будет прекрасно, — сияя, уверяла она. — Это принесет тебе славу и состояние.
— Состояние? — переспросил Якоб с тонкой улыбкой, сожалея, что она так быстро убрала руку.
Будучи слишком занят, чтобы поговорить с Реймером, он предоставил Вилли договариваться об условиях издания. В результате они добились бесчисленных протестов издательства, но не контракта в письменном виде или же соглашения о том, когда будет выплачен авторский гонорар. По поводу выплат Реймер дал понять, что мог бы дать Фердинанду, самому неустроенному из братьев, работу в своей компании. Хозяйство требовало дополнительного дохода помимо того, что Якоб получал у короля Вестфалии; ради этой встречи он превзошел самого себя, но обычно они с братьями обходились двумя приемами пищи в день.
Дортхен направилась к двери, показывая Лотте, что им следует пойти на кухню. Невысокая, неутомимая, с каштановыми волосами, уложенными вокруг головы и завитками, спускающимися к ушам, Дортхен играла роль хозяйки старательнее, чем сестра Якоба. Несколькими минутами позже они вернулись с подносами с пряным вином в маленьких чашечках, от которых шел пар. Держа свою теплую чашку в руках, Якоб увидел, как Дортхен кивнула Савиньи, который с другого конца комнаты попросил тишины.
— Вы не ждете от меня особых речей, — начал он, держа том в зеленом переплете. — Все слова, которых можно желать, собраны здесь, в этой книге. Все то вечно новое, что делает эти сказки жизненно важными и для молодых, и для старых.
Послышался неясный шепот одобрения, и Савиньи улыбнулся сперва одному брату, потом другому, но на протяжении этого короткого тоста глаза его с любовью смотрели на Старшего.
— Шиллер утверждал, что сказки, рассказанные ему в детстве, имели значение более глубокое, нежели истины, кои преподала ему жизнь. Эта книга дает возможность следующим поколениям немцев сказать то же — будем надеяться, что это произойдет в новом, объединенном рейхе, который займет свое место среди других независимых государств Европы. Мы, немцы, образуем единый организм: конечности его требуют одной головы. И даже когда мы празднуем успех Якоба и Вильгельма, в то время как император-корсиканец тонет в русских снегах, мы, конечно же, приближаемся к тому исходу, которого более всего желаем. Я полагаю, эта книга знаменует важный шаг на этом пути. Я знаю, что некоторые задаются вопросом, для кого предназначаются эти сказки. Они для молодых? — спрашивают они. Они для образованных? Я говорю им, что эти сказки для всех — они для Германии! Ваше здоровье!
Губа Якоба дрожала, и Дортхен, вновь стоявшей рядом, пришлось напомнить ему, чтобы он сделал глоток из своей чашки. Она уже смелее смотрела на него.
— Твоя книга будет жить, — улыбнулась она со спокойствием, которое сняло все его сомнения. — Я знаю это, Якоб. У нее будет такая жизнь!
В ее устах это был восторг, а не утешение или сожаление о жизни, в которой ему так и не удавалось пожить для себя. Он кивнул, глядя перед собой, но только после заинтересовался, не означало ли это — вкупе с тем, что она стоит рядом — что ему больше не нужно искать жизни, в которой он бы по-настоящему жил. Если она это имела в виду, то он был рад. Рад до глубины души. Но дать ей понять, насколько он рад, означало бы перейти некую границу, а он еще не был к этому готов.
