Ознакомительная версия.
Правда, здесь, под сомкнувшимися кронами, никаких звёзд не заметишь. Луны тоже нет, ей пока не время восходить. Если бы не развёл Гармай небольшой костерок, то и руки бы своей никто из нас не видел.
Они вообще неплохо тут обосновались. Выбрали место поглуше да подале, если кто с дороги вздумает съехать да в теньке жару пересидеть, нипочём до них не доберётся. Шалашик соорудили, невелик шалаш, да на двоих места хватит. Дождей в эту луну ждать не приходится, а от солнца и мошкары вполне спасает. Родничок рядом журчит, хворосту хоть завались.
Сперва, конечно, я раны Алана осмотрела. Разговоры подождут, надо последним светом попользоваться. А раны — хорошо. То есть почти и не было их, затянулись, рубцы после себя оставив. И ребро срослось, и в глазах у него не мутится боле.
Только всё равно мне вид его не понравился. Скулы заострились, глаза набрякшие, пальцы рук елозят, друг друга стискивают. Знаю я такое — это не тело болит, это глубже. Показался мне сейчас господин Алан мехом кузнечным, из которого весь воздух выпустили.
Потом, конечно, оба на еду накинулись. Оголодали тут, лепёшки, Гармаем из дому захваченные, кончились, а корень «заячьей лапы», в углях испечённый, Алан жевать не смог. Выворачивало его. Хотя, между прочим, вполне питательный корень, если про вкус не думать.
— Ну а теперь рассказывайте, — велела я, когда первый голод они утолили. — Чую ведь, неспроста вся эта кутерьма завертелась. С чего бы это мятежники об Едином Боге талдычат? Откуда это безумство — мол, пред лицом Его нет ни раба, ни свободного? А я ведь кое-кого просила язык узелком завязать…
— Не виноват он, тётушка, — тут же встрял Гармай. — Он специально и не проповедовал, только ведь когда люди спрашивают, нельзя ж молчать, запрещено то Богом.
— Помолчи, Гармай, — поморщился Алан. — Не встревай поперёк… взрослых… А получилось, тётушка, вот как, — глухо продолжил он. — Люди ж не сразу узнали, что ты надолго уехала, приходили, спрашивали тебя. У кого одно болит, у кого другое… Всем я отвечал, что ты в дальней отлучке, вернёшься через две луны или чуть ранее. Хочешь верь, хочешь не верь, я с ними разговоров не заводил, обещал ведь. Но однажды пришёл такой вот здоровенный мужичина…
— Это он, душегуб, и был, Хаонари, — выпалил Гармай.
— Да, он, — кивнул в сгущающихся сумерках Алан. — Зуб у него болел. Ну, объяснил я, что не повезло ему, нету сейчас целительницы… Он скривился весь. Вот так всегда, говорит. Всегда ему не везёт, и вообще всем не везёт, несправедливо мир устроен, и почему это у него зуб болит, а у хозяина его, старого и плешивого Зиулая, ничего не болит? Почему боги так неумело мир слепили? Я молчал, кивал, хотя ты ж понимаешь, было мне что ему сказать. А потом он напрямую спросил: говорят, ты принёс весть о каком-то неведомом ранее боге? Ну и что мне делать было? В священной книге нашей сказано, что всякому спрашивающему о вере надо отвечать, и отвечать честно. Тут уж нельзя душой кривить. Да, говорю. Есть Бог Единый, Истинный. Он мир создал, и небо, и землю, и духов неисчислимое множество. Некоторые из этих духов, говорю, возгордились и были низвергнуты Им с небес на землю. Они-то и притворяются богами, а вы им верите, идолов из камня вытёсываете, молитесь, жертвы приносите… Но никакие жертвы не помогут в самом главном…
— И что же Хаонари? — перебила я Алана. Вот только не хватало позволить ему углубиться в рассуждения о богах.
— Хаонари слушал, возражал, задавал вопросы. Потом спросил, откуда я родом и откуда знаю обо всём этом? Разумный ведь вопрос, тётушка? Я сказал ему правду — что я из очень дальней земли, где давно уже Бог Истинный открыл себя людям. И что только сейчас дошла о Нём весть и до здешних мест, хотя Он Сам всегда был здесь…
— А это правда? — прищурилась я.
— Это часть правды, — устало ответил Алан. — То есть правда, изложенная понятными вам словами. Тётушка, наша земля настолько отличается от здешних стран, что сто лет можно о том рассказывать. Хотя всё равно без толку, в вашем языке даже слов нужных пока нет…
— И тогда Хаонари спросил у господина, как Истинный Бог относится к рабам, — Гармаю, видно, тоже хотелось принять участие в разговоре.
— И что же ответил господин? — я и сама догадывалась, и ничего хорошего в догадках моих не было.
— Что-что… — усмехнулся Алан. — Правду, конечно. Как положено по нашей вере.
Если бы я знал, чем это обернётся…
Не хотелось мне в странной вере его копаться, но сейчас нужно было выяснить всё досконально. Всё, что в тот день стряслось.
— Алан, — вздохнула я, — попробуй вспомнить точно, что тогда говорил. Это важно.
— Ну, я ответил, что Бог всех людей любит. Он всех по Своему образу сотворил, и не делает различий между рабом и свободным, между мужчиной и женщиной, между бедным и богатым, между народом Внутреннего Дома и самым что ни на есть диким варваром… В том смысле, что никто из них ни хуже, ни лучше, и Он всех любит одинаково. Ну вот как мать любит своих детей, хотя один тихоня, другой пострелёнок каких поискать, третий болеет всё время, четвёртый глуп, пятый умён… А они ей все дороги. Или вот как пальцы на руке. Большой палец посильнее мизинца, но что один отрежь, что другой — болеть будет одинаково… А что касается рабов… у раба такая же бессмертная душа, как у свободного, и раб точно так же будет спасён для жизни вечной, если этого спасения захочет, уверует в Спасителя и пойдёт путём Истины…
— Давай я догадаюсь, что после этого спросил Хаонари? — невесело предложила я. — Он спросил, есть ли рабы в твоей земле, где так давно поклоняются Богу Истинному.
— Верно, — слегка удивился Алан. — Но как ты узнала?
— Тоже мне, загадка мудреца Наорикази, — усмехнулась я. — Хаонари очень практичный человек. Его не волнуют всякие сложные вопросы о божественной природе, о создании мира, о небесах и духах. Он из всего хочет выгоду извлечь.
— Какая ж тут выгода? — не понял Алан.
— Сперва скажи, что ты ему ответил.
— Правду. Я сказал, что у нас давно уже нет рабства, что все люди у нас свободны. Хотя и своих неприятностей у каждого хватает, и никто в счастье не купается… У нас совсем другая жизнь, тут невозможно сравнивать, что лучше, что хуже…
— Довольно, — я наклонилась и подбросила веток в костёр. — Хаонари понял вот что: есть бог, который хочет сделать всех рабов свободными. Которому это в одной стране уже удалось. Значит, бог сильный. Насчёт любви ко всем он, конечно, не понял, да и мудрено понять. Но ему это уже не слишком важно. Главное, он нашёл бога, который хочет того же, чего и он. Бога, который поможет бунтовщикам.
Ознакомительная версия.
