— Ты!.. Ты!.. — Бронвен протянула ко мне руки, и я подумал было, что сейчас она накинется на меня и расцарапает мне лицо, как вдруг она вся сникла, бросилась ничком на траву и горько зарыдала.
Я молча сидел рядом, не предпринимая никаких попыток утешить ее, но и дальше унижать не собирался. По правде говоря, мне было стыдно за то, что я сказал. Это было явное превышение необходимой меры самообороны. В пылу гнева я совершенно позабыл, что Бронвен, в сущности, еще ребенок, к тому же, если верить ее словам (а я не видел причины не верить ей в этом), она еще не знала ни одного мужчины.
Бронвен плакала долго и упоенно. Потом она неподвижно лежала, спрятав лицо в траве, и лишь плечи ее изредка вздрагивали. Глядя на нее, я начинал испытывать угрызения совести. Чертова моя сентиментальность!
Наконец Бронвен поднялась и села, расправив на коленях свое уже порядком помятое платье. Без всяких слов я вынул из кармана чистый носовой платок и вытер от слез ее заплаканное личико. Она перехватила мою руку и прижалась к ней губами. В ответ мне не оставалось ничего другого, как обнять ее и чисто по-братски поцеловать в лоб.
— Извини, милая, — сказал я. — Я не должен был так говорить.
— Это ты извини, я сама напросилась, — ответила Бронвен, крепче прижимаясь ко мне. — Ты такой неуступчивый, а я… я совсем потеряла голову. Мне так обидно… — Она всхлипнула. — Ведь я желанна, я очень желанна. И сейчас я возбуждаю тебя… Не отрицай, я это чувствую.
— Я и не думаю отрицать, Бронвен. Как и всякого нормального мужчину, меня возбуждает близость хорошенькой женщины. У нас с этим гораздо проще, чем у вас, женщин. Это рефлекс в голом… в чистом виде.
— В чистом виде, в голом виде, — томно произнесла она. — Так не подавляй свой рефлекс. Давай забудем обо всем и займемся любовью. Тебя от этого не убудет, а я хоть ненадолго стану счастливой. Я хочу отдать тебе свою невинность — только тебе, тебе одному, и никому, кроме тебя.
— Бронвен…
— Помолчи, выслушай меня. Ведь я не требую от тебя никаких обязательств, вообще ничего — кроме того, чтобы ты дал волю своим рефлексам в их чистом… в голом виде. Впрочем, если тебе угодно, ты можешь даже не раздеваться.
— Это вовсе не смешно, Бронвен.
— А я не шучу, Артур. Я прошу тебя о любви, я умоляю. О маленькой капельке любви — без последствий, без обязательств. Ведь есть же такое понятие, как свободная любовь.
Я с некоторой долей сожаления вздохнул:
— Ко мне оно неприменимо, моя дорогая. Свободная любовь годится только для свободных сердец; мое же сердце таким не назовешь.
— Потому что оно занято?
— Да.
— Все? Полностью? Целиком? Неужели в нем нет местечка для меня? Ведь мне много не надо — только чуточку, самую малость твоей любви и нежности.
— Бронвен, Бронвен, — сокрушенно произнес я. — Что с тобой? Где подевалась твоя гордость? Раньше, когда ты пыталась увести меня у Дэйры, я тебя понимал. Но теперь…
— А ты загляни в свое сердце, тогда все поймешь. Представь, что Дана равнодушна к тебе, что она уже не бросает на тебя украдкой влюбленные взгляды. И если у тебя есть воображение, то ты увидишь, где подевалась моя гордость. Она там же, где и твоя; она утонула в Источнике. Это наша плата за могущество.
Я отстранил от себя Бронвен и внимательно посмотрел ей в глаза.
— Ты снова об Источнике. Я же говорил тебе, что мое наваждение прошло.
— Это ко мне. А к Дане?
Вместо ответа я запустил руку в карман штанов и достал измятую пачку сигарет.
— Источник не станет возражать, если я закурю?
— Нисколько, — ответила Бронвен. — Кстати, неплохая мысль. Угости меня сигареткой.
— Ты куришь? — удивился я.
— Ага, с недавних пор. Это твоя Бренда меня пристрастила.
Некоторое время мы молча курили, задумчиво глядя друг на друга. Первым отозвался я:
— Бронвен… э-э… Я по поводу Даны.
— Да?
— Видишь ли… Но это строго между нами.
— Даю тебе слово, Артур. Я никому не скажу.
Я глубоко вдохнул, задержал дыхание, затем шумно выдохнул. Это немного успокоило меня, и я повторил эту процедуру еще несколько раз.
— Так вот, Бронвен. Я сильно подозреваю, что мои чувства к Дане никак не связаны с Источником. Боюсь, это не наваждение, это любовь.
— То есть, ты думаешь, что совершаешь ошибку, женясь на Дэйре?
Я склонил голову, прячась от ее проницательного взгляда.
— В любом случае, уже поздно что-то менять. Вот если бы я мог начать все сначала, то…
— Ты выбрал бы Дану, — поняла меня Бронвен. — Отбил бы ее у Колина. Верно?
— Верно… И мне больно, Бронвен. Я чувствую, что могу вырвать Дэйру из своего сердца, но Дану…
— Вырвать Дану ты не сможешь, — подтвердила Бронвен. — Никогда. Ни за что. Она стала твоей неотъемлемой частичкой. Источник запечатлел в тебе ее эмоциональный образ, и если ты попытаешься стереть его, то необратимо повредишь свою личность.
— Опять Источник! — воскликнул я.
— А что же ты думал. С одной стороны, ты прав: твои чувства к Дане нельзя сравнить с наваждением, которое ты испытывал ко мне. Но, с другой стороны, ты ошибаешься, считая, что Источник здесь ни при чем. Он причастен к твоей нежной страсти самым непосредственным образом.
— Из-за того контакта?
— Ну, да. Неужели ты до сих пор так ничего и не понял?
— Кажется, я начинаю понимать, — ошеломленно пробормотал я.
— Вот то-то же, — кивнула Бронвен. — Контакт между Входящим и Отворяющим очень силен, но он статичен, поэтому вроде бы неощутим, ведь мы воспринимаем все в динамике, а неизменность порождает иллюзию отсутствия. При этом контакте Входящий и Отворяющий становятся настолько близки, что при других обстоятельствах они бы прониклись друг к другу глубочайшим отвращением, но из-за его статичности этого не происходит. По существу своему человек прекрасен, гнусны бывают лишь его поступки, мысли, чувства, желания, страсти, но если отвлечься от них — а особенность контакта позволяет это — и заглянуть глубже, в самую душу…
Я весь содрогнулся, вспомнив о Бекки. Тогда я заглянул ей в самую душу, но был ослеплен и оглушен. Я видел только плохое, неприятное мне, отталкивающее, а все чистое и прекрасное осталось незамеченным. И мне не на кого пенять, даже на себя: такова наша жизнь, таков я, таковы все мы, люди…
— Последствия контакта, — между тем продолжала Бронвен, — для Входящего и Отворяющего разные. Временное наваждение Отворяющего — лишь остаточный эффект от испытанной им близости с Входящим. Ты на собственном опыте убедился, что возникающее при этом влечение весьма сильно, но недолговечно. Другое дело Входящий. Окунувшись в Источник, он запечатлевает в себе сущность Отворяющего. Навсегда, до самой смерти. Так я запечатлела тебя, и теперь ты — часть меня самой; вот почему я люблю тебя и буду любить всегда. Ну, а ты запечатлел в себе Дану и любишь ее, потому что она стала как бы частичкой тебя самого.
