Гед наклонился и выдернул травинку какого-то дикорастущего растения, сухую и тонкую, торчавшую из-под снега там, где лежал мертвый отак. Держа в руке травинку, он заговорил с ней громко на Истинном Наречии, и она начала расти и утолщаться. И как только он замолк, в руках у него оказался волшебный посох. Он не засветился красным светом, когда с громким хлопаньем крыльев на Геда налетело черное воинство из Замка Терренон. Волшебник стал посохом бить их по крыльям, и тогда посох загорелся белым магическим пламенем, которое не жжет, но разгоняет мрак.
Черная рать продолжала атаку. Нелепые твари из далеких веков, когда не было еще ни птиц, ни драконов, ни людей, ни на минуту не оставляли Геда в покое. Их возвратила из небытия древняя, злая, ничего не забывающая сила Камня. Они налетели сверху, и Гед чувствовал взмахи их когтистых лап, его мутило от их трупного зловония. Он со всей силой отражал их удары и бил их огненным посохом, сотворенным из дикой травинки и его гнева. Неожиданно они все поднялись в воздух, словно вспугнутые вороны над падалью, и, хлопая крыльями, молча полетели в том же направлении, куда до них полетела Серрет в облике чайки. Казалось, что их огромные крылья работают медленно, но на самом деле они летели быстро, и с каждым взмахом они одолевали большое расстояние — никакая чайка не могла состязаться с ними в скорости.
В одно мгновение, как когда-то на Роке, Гед обернулся соколом-сапсаном, налетающим как мысль, как стрела. На острых сильных крыльях он бросился преследовать своих врагов.
Совсем стемнело, и меж облаков ярко светили звезды. Впереди он увидел черную беспорядочную стаю, нацелившуюся на одну точку высоко в небе. За этим черным сгустком лежало море, неяркое, в последних белесых отсветах солнца. Вихрем налетел сокол-Гед на слуг Терренона, и они тут же рассеялись кругами, как вода от брошенного камня. Но они уже успели схватить добычу. Клюв одного из них был в крови, белые перья налипли на когти второго, а позади них, над бледным морем, не видно было ни одной чайки.
Теперь они снова ринулись на Геда — они быстро приближались, уродливо разинув железные клювы. Взмыв над ними, он издал боевой соколиный клич ярости, а затем полетел над осскильскими пляжами и дальше над бурунами открытого моря.
Воины Камня с громким карканьем еще некоторое время носились кругами, а затем, как бы нехотя, один за другим повернули в глубь острова и полетели над пустошью. Твари, порожденные Древними Магическими Силами, не могут перелететь через море, так как каждая из них привязана к своему острову, к определенному месту, будь то родник, пещера, камень или ключ. Исчадия мрака возвращались обратно в крепостную башню, где Владетель ее Бендереск, узнав новость, неизвестно, заплакал или рассмеялся. А Гед все продолжал свой путь на соколиных крыльях, обезумевший от ярости, как стрела, еще не долетевшая до цели, как мстительная неотвязная мысль. Он летел над Осскиль-ским морем на запад, навстречу зимнему ветру и ночи.
Огион Молчаливый поздно вернулся к себе домой в Ре-Альби после осенних странствий. С годами он стал еще более молчаливым и еще более одиноким. Новый Правитель Гонта, живущий в городе, никогда не мог добиться от него ни слова, хотя не раз поднимался в Соколиное Гнездо, с тем чтобы заручиться помощью мага на время пиратских набегов на Андрады.
Огион, который разговаривал с пауками, плетущими паутину, и, как видели многие, церемонно здоровался с деревьями, ни слова не сказал Правителю Острова, который каждый раз уходил крайне недовольный магом. На душе у Огиона, очевидно, было неспокойно, он был явно чем-то встревожен, так как все лето и осень провел в одиночестве в горах и только перед Солнцеворотом вернулся к родному очагу.
Наутро после своего возвращения он поднялся поздно и для того, чтобы приготовить чашку камышового чая, отправился за водой к ручью, текущему под горой недалеко от дома. Края живых весенних лужиц затянул лед, и седой мох среди скал был повсюду окантован ледяными цветочками.
Была почти середина дня, но солнце не раньше чем через час должно было осветить мощный склон горы. Сейчас, этим зеленым утром, весь западный Гонт, от морских пляжей до вершины холма, был погружен в безмолвие. Маг стоял у ручья и смотрел на пашни, сбегающие вниз по склонам, на гавань и серые морские дали, когда вдруг услышал хлопанье крыльев над головой. Он запрокинул голову и при этом слегка приподнял руку. Огромный сокол, громко хлопая крыльями, сел ему на запястье. Как хорошо тренированная охотничья птица, он обхватил лапой руку Огиона, но на шее у него не было оборванной веревки, не было и колокольчика, а на лапе кольца. Когти цепко впились в запястье Огиона, крылья трепетали, круглый золотистый глаз смотрел с одичалой тоской.
— Ты кто? Посланник или весть? — спросил Огион. — Пойдем со мной.
Когда он заговорил, сокол вперил в него кристально чистый взгляд, и Огион вдруг замолк.
— Мне кажется, когда-то я дал тебе имя, — пробормотал он и направился к дому. Когда он вошел в комнату, птица по-прежнему сидела у него на запястье. Он опустил ее на пол у камина, чтобы отогреть теплом очага, и дал ей воды. Она не стала пить. Потом Огион начал колдовать — он спокойно плел магическую паутину, больше руками, чем словами. Закончив плести волшебную вязь, он, не глядя на сокола, сидящего на камине, тихо произнес: «Гед». Затем, подождав немного, повернулся и подошел к молодому человеку, который, стоя перед очагом, весь дрожал и глядел на мага тоскующим взглядом.
Гед был богато одет — заморский плащ, подбитый мехом, шитая серебром шелковая рубашка, но все рваное и задубевшее от морской соли. Худой, изможденный, он стоял ссутулившись, прямые пряди волос падали ему на лицо.
Огион снял с него перепачканный грязью плащ и отвел в комнату с альковом, где Гед спал, будучи учеником. Там он уложил его на матрас и, усыпив каким-то убаюкивающим словом, сразу же ушел, так как знал, что сейчас Гед не понимает человечьего языка.
В детстве Огион думал, как думают все мальчишки, что нет игры лучше, чем перевоплощение, когда можно принять какой угодно образ — человека или животного, дерева или облака, словом, бесконечно менять свой облик. Но, только став волшебником, он начал понимать, что за игру надо платить либо потерей себя, либо отказом от правды. И в этом таится ее опасность. И чем дольше человек пребывает в чужом обличье, тем сильнее эта опасность. Каждый, кто обучается магии, знает историю волшебника Борджера с острова Уэй, который любил принимать образ медведя и стал все чаще и чаще менять облик, пока зверь не вытеснил в нем человека и он не стал настоящим медведем. Он задрал в лесу своего маленького сына, и в конце концов его выследили и убили. И никто не ведает, сколько дельфинов, резвящихся в водах Внутреннего Моря, когда-то были людьми, но потом позабыли свою мудрость и имена, предавшись веселой радостной жизни в беспокойном море.
