— Этот аримондец, — пробормотал Валери, глядя вслед удаляющейся лодке. — Напомни мне, чтобы я потом рассказал тебе о нем.
— К чему трудиться? — ответил Блэз. — Он мертв.
Валери странно смотрел на него несколько мгновений, потом пожал плечами. Повернулся и зашагал вперед, Блэз пошел рядом. Двое мужчин миновали причал, потом поднялись по узкой, все более круто уходящей вверх тропинке к замку Талаир. Подошли к тяжелой двери, которая была открыта, и вошли внутрь, где звучала музыка.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЛЕТНЕЕ СОЛНЦЕСТОЯНИЕ
Быстро шагая по полным народа улицам, весело отвечая на оклики знакомых и совершенно чужих людей, Лиссет снова и снова убеждалась в том, что дни летнего солнцестояния и карнавала в Тавернеле были ее любимым временем года. Краски, толпы и свет, сознание того, что путешествия прошлого сезона закончились, а следующие еще не начинались, поворотная ось года. Летнее солнцестояние — это время между временами, пространство в годовом круге, когда все может случиться, даже самое невероятное. После наступления темноты, подумала она, несомненно, так и будет, в самых различных смыслах.
Мужчина в маске, в зеленых и ярко-желтых одеждах, выскочил перед ней с расставленными руками; с притворным рычанием, не вязавшимся с птичьим костюмом, он потребовал поцелуя. Прохожие смеялись. Лиссет сделала пируэт и выскользнула из его объятий.
— Целовать певицу до захода солнца — плохая примета! — крикнула она через плечо. Она придумала этот ответ два года назад; кажется, он действовал. А к заходу солнца она обычно уже была в компании друзей и, таким образом, защищена от любого, кто мог явиться и потребовать обещанный поцелуй.
Не то чтобы это было серьезной проблемой. Не здесь и не для нее: слишком много людей знало, кто она такая, и даже среди самых необузданных студентов, жонглеров и трубадуров у нее в Тавернеле был высокий статус, и он еще возрастал во время карнавала. Это был разгульный сезон, но со своей иерархией и правилами тем не менее.
Когда она пересекла Храмовую площадь, где серебряные купола главного святилища Риан высились напротив квадратных золотистых башен Коранноса, южный бриз донес до нее почти забытый привкус соли. Лиссет улыбнулась, она рада была снова вернуться к морю после долгого зимнего и весеннего путешествия по внутренним землям и горам. Когда она подошла к дальней стороне площади, ее вдруг обдало запахом готовящейся еды, и она вспомнила, что не ела с полудня. Легко забыть поесть, торопясь в город, зная, как много друзей, которых не видела весь год, придет туда в тот же день или на следующий. Но запахи напомнили ей, что она страшно проголодалась. Лиссет нырнула в лавку и через минуту вышла оттуда, жуя ножку жареного цыпленка и стараясь не закапать жиром новую тунику.
Тунику она подарила себе сама после очень успешной весны в восточных горах. Сначала две недели в храме самой богини, потом в просторном замке Равенк, где Гауфрой де Равенк был очень добр с ней и с Алайном Руссетским, трубадуром, с которым Лиссет путешествовала в этом сезоне. Даже по ночам она спала там спокойно в своей собственной комнате с чудесной, мягкой постелью, так как эн Гауфрой явно предпочитал чары Алайна ее собственным. Лиссет была этому рада; умные стихи Алайна, ее пение и то, что происходило по ночам в спальне сеньора, сделало Гауфроя необычайно щедрым, когда настало время уходить.
Когда она ненадолго рассталась с Алайном в городке Руссет несколько дней спустя — он собирался навестить семью, перед тем как появиться в Тавернеле, а она договорилась выступить в святилище Коранноса неподалеку от Гавелы, — он наговорил ей комплиментов за ее работу и пригласил присоединиться к нему через год для такого же путешествия. С ним было легко работать, и Лиссет находила его песни искусно написанными, пусть даже в них отсутствовало вдохновение; и она без колебаний согласилась. Некоторые другие трубадуры могли предложить более богатый, более трудный материал для жонглера — Журдайн, Аурелиан, разумеется, Реми Оррецкий, но в пользу Алайна говорила его спокойная доброжелательность, и немалым достоинством было его искусство ночного общения со жрецами в храмах и владельцами некоторых замков. Лиссет считала, что он оказал ей честь своим предложением; это был ее первый повторный контракт после трех лет на дорогах, и жонглеры Арбонны сражались и интриговали ради подобных предложений от известных трубадуров. Они с Алайном должны были заключить соглашение в цехе гильдии до окончания карнавала. Множество контрактов должно быть заключено и подписано на этой неделе; это было одной из причин, почему практически все музыканты старались обязательно прибыть сюда.
Конечно, были и другие причины. Карнавал посвящался Риан, как и все обряды летнего солнцестояния, а богиня была покровительницей и защитницей всей музыки в Арбонне, а значит, и всех бродячих артистов, которые путешествовали взад и вперед по пыльным дорогам, распевая песни и сочиняя их во славу любви. В Тавернель съезжались в середине лета как для того, чтобы почтить Риан, так и ради всего прочего.
Учитывая все это, следовало признать, что карнавал был также самым сумасшедшим, лишенным запретов, самым радостным временем года для всех, кто не погружен в траур, не инвалид или не мертвец.
Лиссет прикончила цыплячью ножку, остановилась, чтобы вытереть руки, с показным изяществом, о фартук толстого, улыбающегося торговца фруктами, и купила у него апельсин. Она быстро потерла плод о промежность торговца «на счастье», вызвав взрыв грубого хохота в толпе и исторгнув стон притворной страсти у толстяка. Сама рассмеялась, радуясь тому, что жива и молода, и что она певица Арбонны, и что сейчас лето. Потом Лиссет двинулась дальше к гавани, свернула направо на первом перекрестке и увидела знакомую, любимую вывеску «Льенсенна», раскачивающуюся над улицей.
Как всегда, у нее возникло чувство, что она вернулась домой. Конечно, настоящим домом был Везет, на побережье, дальше к востоку, за которым взбирались на склоны оливковые рощи, но эта таверна, раньше носившая название «Таверна в Тавернеле», для которой Ансельм Каувасский написал свою песнь много лет назад, была чем-то вроде второго дома для всех музыкантов Арбонны. Маротт, владелец таверны, в свое время был приемным отцом и доверенным лицом для половины молодых жонглеров и поэтов, в том числе и для самой Лиссет, когда она впервые попрощалась с родителями и домом и пустилась в путь вместе с дядей-трубадуром, веря, что ее голос и музыка прокормят ее, а врожденное остроумие сохранит ей жизнь. Это было менее четырех лет назад. А казалось, что прошло гораздо больше. Усмехаясь, она небрежным жестом приподняла свою шляпу с пером, приветствуя фигуру игрока на лютне, нарисованную на вывеске. Говорили, что это изображение самого Фолькета де Барбентайна, первого графа-трубадура. Лиссет кивнула в ответ на подмигивание одного из полудюжины мужчин, играющих на пичкойнах у входа, и шагнула внутрь.
