Теперь, к полному своему ужасу, я вдруг обнаружил, что иду к мусорному баку. С омерзением увидев, как из-под него выскочила крыса, я совсем было повернул назад, однако голод мне этого не позволил. Я был как мошка, летящая на пламя свечи. Я и надеялся, что в баке найдется какая-нибудь пища, и ужасался, что, если она найдется, я ее съем.
И вот тогда-то, в этот мрачнейший из часов, я услышал знакомый голос, который никак уж не ожидал когда-нибудь снова услышать:
— Эй, башка, говном набитая! Не хочешь ли сказать тете, что рад ее видеть?
На стоявшем неподалеку подсобном грузовике сидела лисица.
— Ты!.. — воскликнул я, но не стал, хоть и очень хотелось, завершать оборванную фразу «Ты, мерзкая тварь!». Бедность уже начинала учить меня политесу. — Как ты сумела меня выследить?
— О, я знаю много способов.
Надежда билась в моей груди, как в кулак зажатая птица.
— У тебя сохранился мой саквояж?
— Естественно, нет. Ну как ты представляешь себе лисицу с багажом? Я сразу же его и выкинула. А вот ключик от него я сохранила. Ну не хорошая ли я девочка?
Она наклонила голову, и маленький ключик, висевший на тесемке у нее на шее, соскользнул на асфальт, завершив свое падение негромким звоном.
— Придурочная лиса! — заорал я, раздосадованный крушением надежды. — Ну зачем мне ключ от саквояжа, которого больше нет?
И она объяснила — зачем.
Как и можно было ожидать, «Бриг-о-дум» оказался кабаком весьма дурного пошиба. Висевший на стене черно-белый телевизор был постоянно настроен на какие-то боксерские матчи, сукно на бильярдном столе протерлось до дыр. На двери туалета какой-то остряк-самоучка намалевал корявыми белыми буквами «Тир-на-бог»[26]. Я сел за стойку и сказал подошедшему наливальщику:
— Пиво.
— «Красную полоску» или «Драконий стаут»?
— А ты меня удиви.
Я одним глотком уполовинил принесенное пиво. Мой желудок сразу же заболел, голова закружилась, но все это были мелочи, не стоящие внимания. Ведь впервые за последние сутки с лишком в моем желудке появилось нечто существенное. Затем я повернулся на табуретке и обратился к бару как к цельному организму.
— Мне нужен проводник. Кто-нибудь, кто поведет меня к месту на свалке, явленному мне в видении. Узкий пятачок у ручья, в котором мешки мусора всплывают на поверхность и лопаются, распространяя кошмарную вонь…
— Такого тут сколько угодно, — фыркнул токолоше[27], какой-то особенно неприятный образчик этой породы: смуглый волосатый карлик с горящими глазами и длинными желтыми клыками.
Сидевший в одной с ним кабинке фоссегрим[28] угодливо подхихикнул, не было ни малейших сомнений, кто в этой парочке главный.
— …а из тростников чуть высовываются две бронзовые ноги от Родосского маяка.
Токолоше секунду подумал, а затем подвинулся, освобождая мне место рядом с собой. Фоссегрим, высокий и тощий, с волосами светлыми, как щетка трубочиста, тоже подвинулся и прямо навис над столиком, готовясь послушать, что скажет товарищ. А тот, не тратя лишних слов, вполголоса прорычал:
— Что нужно сделать?
— Сумка от этого ключа, — сказал я тоже вполголоса. — Она где-то там зарылась. Мне нужно ее найти, и я заплачу.
— Хмм, — сказал токолоше. — Ну что ж, мы с товарищем знаем это место, которое ты ищешь. И есть тут один такой они[29], который может что надо выкопать. Всего, значит, трое. Ты заплатишь каждому из нас по сотне?
— Да. Когда сумка будет найдена. Никак не раньше.
— А как насчет тысячи?
— А ты потом снова повысишь цену, а потом снова, пока не нащупаешь потолок? Вот мое окончательное предложение: десять процентов того, что в сумке.
— Каждому по десять. — И, заметив, что я немного замялся, токолоше добавил: — И твой счет в баре будет на нас.
Ну ведь все до капельки в точности как предсказала лиса. Я был одет, как одеваются богатые, но при этом весь грязный и взъерошенный. Это, вкупе с моим острым желанием вернуть себе утраченный саквояж, сказало моим новонайденным партнерам все, что им хотелось знать.
— Двадцать процентов, — отрезал я. — Всего. Делите их, как уж вам хочется. Но сперва вы купите мне поесть. Бифштекс с яичницей, если у них здесь бывает такая роскошь.
Солнце уже село, небо было багрово-желтым, как синяк, начинающий чернеть по краям. В быстро надвигающейся темноте наш грузовичок переваливался с бугра на бугор на каких-то тайных извилистых тропах. Грим сидел за рулем, карлик периодически прикладывался к плоской бутылке «Джейсовой жидкости»[30] (а мне не предложил ни разу). Никто не разговаривал. Они, который никак бы не поместился с нами в кабину, сидел в кузове, свесив ноги за задний борт. Звали его Ёси.
Забравшись на много миль в глубь свалки, мы в конце концов остановились над черным вязким ручьем, рядом с которым лежали две огромные, сплошь изъеденные коррозией ноги.
— Можешь найти мне что-нибудь на манер рогатки? — спросил я у токолоше.
Покопавшись в мусоре, токолоше достал платяную распялку.
— Попробуй это.
Я согнул из проволоки некое подобие искательской лозы, привязал к короткому концу ключ от саквояжа и взял длинные концы в руки. Ключ отклонился от вертикали на добрую половину дюйма. Затем, спотыкаясь и с хрустом давя ногами ржавые пивные банки, я походил туда-сюда, пока тесемка не повисла прямо вниз.
— Здесь.
Токолоше ковырнул землю ногой и вытащил пакет муки. — Ну и сколько, ты думаешь, нужно копать?
— Довольно много, — протянул я. — Футов, пожалуй, десять.
Токолоше отмерил на земле квадрат — впрочем, это было трудно назвать землей, потому что мусор сюда высыпали всего несколько часов назад. По его приказу Ёси принес четыре лопаты, и мы приступили к работе.
Когда яма достигла глубины шесть футов, в ней стало слишком тесно, и мы оставили копать одного Ёси. Это был здоровенный тип и весь сплошь из мускулов, на лбу его бугрились трогательно маленькие рожки, из нижней челюсти торчали вверх два коротких мощных клыка. Он работал совершенно потрясающе, куча выброшенного наверх мусора становилась все выше и выше. На девятом футе Ёси взмок от пота, как свинья. Перекинув через край ямы допотопную стиральную машину, он не стал снова браться за лопату, а проворчал:
— С какой такой стати я тут один работаю?
— А с такой, что ты дубина, — осклабился фоссегрим. Токолоше дал дружку затрещину.
— Ты копай, копай, — повернулся он к они. — Я плачу тебе за это пятьдесят зеленых.
— Как-то слишком мало.
