— Нету, нету, — зачастил старичок, отводя глаза. — Зря ты ехал, только коня умаял.
Егорий сгреб его за ворот, смерил презрительным взглядом и потянулся за плетью.
— Пусти ты! — Старичок вырвался и упал. Молодцы угрожающе схватились за топоры, Егорий выдернул из-под седла широкий короткий меч, но тут старичок махнул сыновьям рукой, и они отступили. Не подымаясь с земли, старик запричитал тонким голосом:
— Ида, иди к Даниле, спроси его, куда кормовые девает — дракону на мясо или себе на пропой? Да от такой-то заботы собака сбежит, не то что дракон! А князь зазря, что ли, кормовые дает? Князь его любит, зовет: «Реликвия наша! Еще «рептилией» называет, уважает, значит! Мы уж ею сами кормили, от себя отрывали, да и он нас не обижал. Гада из лесу извел, болото высушил, Палашку гунявую за себя взял, не побрезговал, а ведь с ей какая жизнь? Ты б ехал восвояси, не пугал его, авось вернется.-
— Врешь, собака, все врешь, — отрезал Егорий. — Веди к логову, а то зарублю. И поднял меч.
— Не трожь — раздался крик с вросши- не трожь отца!
По просеке, тяжело дыша, бежал рослый темнолицый детина лет тридцати в кожаном фартуке, со свертком в руке. Он на бегу развернул тряпку и с криком: «Твое!» — бросил Егорию блеснувшую на солнце железяку. Егорий ловко поймал ее. Она была похожа на длинную учебную гранату с торчащей из середины еще одной ручкой.
Детина встал рядом со стариком и выдохнул:
— Калашников я. Василий Никитин.
И, сплюнув пыль, добавил:
— Моя работа на тебе.
Егорий глянул на свою кольчугу, потом на штуковину в руке… Лицо его загорелось интересом. Он подбросил железяку, поймал ее за ручку и вопросительно посмотрел на мастера.
— На кого?
— Да хоть на кого! — обрадованно сказал Василий, — Хошь — на медведя, хошь — на кабана. Ручной самопал. Подарок мой тебе, Победоносец. Внутри пульки свинцовые, зараз по пять штук вылетает, надо на кружок у ручки нажать…
— Знаю, — оборвал его Егорий, — знаю. Снился раз такой. А на дракона?
Радость Василия сразу потухла. Он виновато и беспомощно оглянулся на отца и братьев. Те, потупившись, молчали.
— Ты б не трогал его, Егорий. Безобидный он…
— Ага!!! — с торжеством заорал Егорий. — Вон оно как повернулось. Стало быть, есть кого трогать!
— Безобидный он, — повторил Василий и замолк.
— Ну, говори, говори, ври уж, раз начал, Егорий поплыл в кривой ухмылке. — Потешь перед боем.
— Безобидный, Василий с трудом подбирал слова. — Скотину, того, не трогает, значит… дичь только, и то и меру… И девок… жены-то нет, одинокий, орет по весне… но он только по согласию, вон — Палашку взял, потом эту… Феклу-дурочку, так радовалась она, говорила, мол, я теперя драконова жена, у меня, стало быть, еще две головы вырастет… мирный он…
— Дурак ты, Василий, — все так же ухмыляясь, покачал головой Егорий, — мастер, а дурак. Я б с другим и говорить не стал, а тебе, дураку, скажу. Дай ты мне самопал годом раньше, не пожег бы твой безобидный дружину мою под Черниговом, да у брата Фомы под Тараканью, — да у свата Михайлы под Ушкуем. А без дружины — как свое от полона сберечь? Ты вдов да сирот, дурак, мало, что ли, видал?
— Не перли б на рожон…
— Что-о? — Егорий аж задохнулся от гнева. — Ты к-кому?!
Он завертел головой, будто ища другого, кому мог бы перечить Василий, и. не найдя, уперся взглядом в самопал.
— А ну, — довернул он оружие дулом на Василия, веди, волчья сыть, к логову. Веди, а не то на тебе проверю какой ты мастер.
Василий замер, завороженно глядя в дуло,
— Ну, мастер где тут твой кружочек-то?.. Aга! — Егорий прищурился и выпрямил руку с самопалом. — На «три»- нажму. Раз… Два..
Василий нырнул под брюхо коню, и одновременно с этим в руку Егорию ударила вылетевшая из лесу двухвостая белая тень. Грохнула очередь, пули взрыли землю рядом с местом, где только что стоял Василий, гулкое эхо пошло по округе… Но, перекрывая его, над чащобой бора взмыл могучий, в сотни луженых глоток, рёв. Он густел, набирая силу, и вот — примерно в километре, над острыми вершинами громадных елей, Алексей увидел огромную, с тремя оскаленными головами, тушу крылатого дракона, медленно набиравшую высоту. Дракон неспешно, как истребитель в вертикальном взлете, повернулся, показав трехгранный, усеянный шишками хвост, средняя голова уставилась на просеку — и вдруг плюнула огнем. Ослепительная шипящая струя, с гулом распоров воздух, легла шагах в тридцати от Алексея, дым повалил от деревьев.
— Ага- с восторгом крикнул Егорий, забыв обо всем и всех. — Попался, змий! Поберегись!
Он люто, с остервенением ударил коня по бокам, потом еще, еще… Битюг с места пустился вскачь, Егорий лупил его и ногами, и плеткой, конь прибавил — и неожиданно тяжело оторвался от земли. Крылышки затрепетали от встречного ветра.
— Поберегись! — орал Егорий, взлетая все выше и выше.
А дракон с хрустом расправил крылья, собрал головы в пучок и, правя на солнце, мощными махами пошел к горизонту.
Алексей летел последним, самым верхним в нависшей над всадником и его крылатым конем цепочке черных плащей. Короткие крылышки, привязанные Егорием, в полете выросли почти до величины драконьих. Расстояние между всадником и драконом понемногу сокращалось: осталось уже метров триста. Дракон часто оглядывался крайними головами, но огнем не плевал, а только протяжно гудел, будто звал кого-то. Внезапно Валентин вырвался из цепочки, вплотную приблизился к Егорию и что-то крикнул ему прямо в ухо. И тут же Алексей услышал резкий крик Гоги: «Ждать!»
В зените мощно громыхнуло, словно раскололось небо, и стеной обрушился невиданной силы ливень. Он разметал цепочку плащей, смял крылья летящему коню, бросив и его, и всадника на землю. Водяной поток ослепил Алексея, он таращил глаза, силясь разглядеть попутчиков, но видел дрожащую белую стену дождя. Издалека, снизу донесся хриплый голос Гоги: «Все назад!» Чьи-то цепкие, сильные руки схватили Алексея за ноги и, раскачав, как куклу, вышвырнули вон из водяной ловушки.
Он оказался рядом со спутниками на широком лугу под палящим солнцем, перед стеной дождя. Валентина и Страдалец болтались вверх-вниз вдоль нее — и только беспомощно разводили руками. Погоняемый Ненилой, Валентин дважды совался в указанные ею места, но мигом возвращался с сожмуренным, исхлестанным струями лицом. Пашечка поддерживал едва стоявшего на ногах Егория. Все время от времени поглядывали на Гогу, который отрешенно стоял в метре от ливня и через каждые секунд двадцать веско выговаривал: «рано», «рано»… Вдруг он напрягся, посмотрел, задрав голову, в небо и быстрым коротким жестом подозвал Ненилу. Она поспешила к нему, встала рядом, вытянула руки к дождю и, растягивая слова, заговорила-запела:
