Соблазн велик. Цена ему — возможность управлять Янтарем и создавать новые миры по образу и подобию своему. Быть богом — не цель. Великая творческая сила — вот цель, против соблазна которой трудно устоять. Каждый новый созданный тобой мир начинает питать тебя, делая все более могущественным, способным создавать все новые и новые миры. А раз так, то тебе есть чем занять вечность. Гордыня преследует тебя и после смерти. Гордыня слепит тебя, и ты уже не видишь своих ошибок. Обломки ответственности гибнут под монументом всесилия. Ты создаешь грязные миры, потому что не знаешь лучшего мира, чем мир своего тщеславия и нечистых страстей.
Я родился в таком мире. Его создатель смог на время завладеть Янтарем. Он создал мир лучше, которого мне никогда не суждено будет узнать, и оттого что я знаю теперь, что был рожден в аду, я приложу все силы, чтобы таких миров больше не было.
Но, к сожалению, их много — их очень много. Случайные творцы всегда оставляют свои творения. Они теряют к ним всякий интерес. Их всегда влекут другие миры, которые они в беспорядке разбрызгивают грязной кистью по своду вселенной. Потом забывают они и про них.
Зная это, только выходцы из грязных миров — нечистые от рождения могут защитить Ближние Горизонты. У владеющего Янтарной рекой не может и не должно быть имени. У него не может быть облика. Он никогда не создаст нечистого мира, потому что грязь неведома ему, а значит, он не нуждается в том, чтобы ему служили и поклонялись.
Мой Бог — БЕЛАЯ СТЕНА. И никто не имеет права оставлять на этой стене отпечатки своих грязных рук и окроплять ее чужой кровью.
Новые знания о сути Ближних Горизонтов ни на минуту не переставали наполнять меня, но неожиданно они оборвались.
Что-то изменилось. Я остановился, чтобы разобраться в этих изменениях. На первый взгляд все было по-прежнему. Туман был таким же густым, а землю покрывала жесткая трава. Я посмотрел наверх и понял, в чем дело — солнце вновь показалось над моей головой. В этом не было никакой опасности, и потому я продолжил свое движение вперед. Солнце становилось все ярче и ярче, и вдруг, совершенно неожиданно, я вновь увидел синее небо с безжизненным диском в зените. Волк не прекращал своего движения вперед. Туман, словно вода, стекал с меня белыми лохматыми облаками и падал обратно в тягучий и холодный серебристый пар.
Я вышел на небольшое покрытое сырым камнем плато. Плато было совершенно голое — ни деревьев, ни травы. Похоже, что вся растительность осталась в тумане. Отсюда, с плато, туман действительно больше походил на воду, потому как не поднимался выше определенного уровня, заполнив собой все отведенное для него пространство ниже, затопив покрытые жесткой травой впадины.
Плато, на которое я вышел, на самом деле оказалось крошечным, необитаемым островом в озере тумана. То там то здесь я видел россыпи таких же островов и далекую береговую полосу темного от сырости камня, над которой зеленой пористой губкой навис лес.
Я обернулся, чтобы посмотреть в ту сторону, откуда я пришел. Сотни ржавых глаз жадно смотрели на меня. Это было похоже на кошмар из далекого прошлого. Восстановившись, залечив раны, увидев сон знаний и пройдя сквозь туман, я словно прожил целую жизнь, забыв на время, через что мне пришлось пройти ранее.
Каменные истуканы были совсем близко. Их голодными глазами была покрыта вся стена из переплетенных тел, спутанных между собой цепями. Разлом, оставленный в стене волком, остался чуть в стороне. Между мной и стеной была лишь узкая полоса жидкого тумана, по дну которого я прошел. Здесь, с этой стороны стены было свежо и прохладно. Совсем иначе было с другой стороны: над изъеденной, словно оспинами, глазами стеной поднималась душная жаркая пыль — движение камня было трудно успокоить.
Я видел, как множество ржавых цепей, словно щупальца, осторожно обыскивают землю снаружи в поисках моего разбившегося тела. На моих глазах одна из цепей наткнулась на выломанную из стены каменную голову и, приняв ее за часть меня, мгновенно скрутилась вокруг нее и, дернув изо всех сил, втянула голову за стену.
Я отвернулся. Прошлое осталось с прошлым. Я должен был продолжить свой путь.
Мне только еще предстояло найти свое место в Ближних Горизонтах, и основным условием этому было не отяжелять себя багажом былого. Смешны те, кто, переступив порог смерти, не находит в себе сил продолжить свой путь далее. Они остаются с прошлым бледные, прозрачные, немощные, изъеденные болезнью своего эгоизма. Они не понимают, что это не конец — это только начало настоящего, а сон жизни остается всего лишь сном, как и всякий сон, полный радостей и невыносимых страданий. Всякое прошлое, даже самое близкое, став прошлым, навсегда останется лишь сном. Сон может принести печаль, может принести радость, но суть его от этого не изменится — это по-прежнему всего лишь сон.
Пройдя плато, я погрузился в туман. Я заранее выбрал направление на берег, над которым застывшей пеной навис зеленый полог далекого леса.
В тумане росли деревья. Неожиданно для себя я вспомнил, где я видел такие деревья и такую жесткую траву, как здесь, в тумане. Я вспомнил далекий лес из своего сна. В том лесу была каменная спираль, выложенная светлыми и темными плитами. Во сне я сидел в центре этой спирали и слушал лес. Я вспомнил, что земля между плитами в том месте была покрыта жесткой травой. Еще в спирали росли странные деревья, не такие, как во всем остальном лесу. Ничего особенного в таких воспоминаниях не было — так, просто ложная память. Она не заслуживает внимания, потому что ничего настоящего в таких воспоминаниях нет.
Туман даже изнутри походил на воду. Он вел себя как вода. В его структуре были теплые и холодные течения. Под действием этих течений деревья и трава плавно раскачивались из стороны в сторону. Туман напитал влагой все вокруг, и потому я не слышал никаких скрипов и шума листвы. В тумане было тихо. Я не знал, услышу ли я шаги преследования, если кто-либо или что-либо задумает напасть на меня сзади. Видимость в тумане постоянно менялась. Порой она была довольно сносной, туман прорежался, и я видел все на пятьдесят шагов вперед. Но иногда туман становился настолько плотным, что я с трудом видел голову волка.
В тумане ничего не менялось. Редкие невысокие деревья с беззвучной листвой да жесткая трава под ногами. И все. И никаких посторонних движений. Только течение тумана да мой неспешный ход — больше ничего.
Внезапно волк остановился. Он пригнул морду к земле и шумно втянул воздух ноздрями. Я ничего не видел. Я наклонился, чтобы рассмотреть, что он там опять мог учуять, но так ничего и не смог увидеть. В этом месте туман лежал как бы слоями. В небе я ясно видел солнце. Его диск был лишь слегка подернутым бледной пленкой почти прозрачного тумана. Но чем ниже, тем туман становился плотнее, пока у самой земли он не сваливался в единую массу и совершенно не скрывал поверхность земли. Лишь редкие стебли жесткой травы можно было видеть то там то здесь торчащими из разлившейся по земле молочно-голубой сыворотки.
